Ознакомительная версия.
В начале 1914-го Николай Степанович познакомился с Татьяной Адамович, которой через два года после этого посвятил свою книгу «Колчан». У Гумилёвых она почти не бывала, разве только при большом стечении гостей. Обыкновенно проведывал её сам поэт. Можно предположить, что и с прочими он поступал так же, навещая, когда вздумается и безо всяких обязательств. Что Адамович была всего лишь дюжинной героиней одного из заурядных любовных романов Николая Степановича, можно судить по не слишком уважительному тону его отзывов о ней: «Очаровательная… Книг не читает, но бежит убрать в свой шкаф. Инстинкт зверька…» В устах такого зверолова, как Гумилёв, – не худшая характеристика. И «Колчан», посвящённый ей, Татьяна, должно быть, убрала в шкаф с той же поспешностью.
А вот ещё одна возлюбленная Николая Степановича – Ольга Николаевна Высотская, почти жена. Когда весною 1914-го поэт получил от этой женщины сообщение, что у неё от него родился сын, полагаю, он не очень удивился. Вероятнее всего, тут же припомнил и саму певицу, и своё знакомство с ней в «Бродячей собаке», случившееся двумя годами ранее. Но, конечно же, его изумило имя, наречённое Ольгой Николаевной их сыну – Орест. А было оно навеяно оперой Рихарда Штрауса «Электрой», которая шла в ту пору в постановке Мейерхольда, и в которой Высотская как раз таки пела.
Узнав из письма, что недавняя возлюбленная и его сын от неё проживают в Курской губернии, поэт пообещал навестить их ближайшей осенью. Не выполнил. Помешали: начавшаяся русско-германская война, оккупация немцами юго-западных земель и отправка Гумилёва на фронт. Затем последовали: Революция, Гражданская война и гибель Николая Степановича… Своего сына Ореста он так и не увидел.
При обилии, как весьма продолжительных, так и очень коротких романов, Гумилёв по-настоящему любил только одну женщину – Анну Андреевну Ахматову. Среди мимолётных очарований, привлекательных своей доступностью и необязательностью, она была единственной, за обладание которой он боролся всю жизнь, иногда в припадке отчаяния даже налагая на себя руки.
Временами, казалось, что он достиг желаемого, что она принадлежит ему, что его господство над ней беспредельно. И всё-таки он не удержал этой женщины, воплощавшей для него всё целомудренное величие, присущее продолжательнице человеческого рода. Это её, свою изумительную, так и не покорившуюся ему любовь – Анну Андреевну Ахматову противопоставляет поэт чувственной неге и роскоши восточных цариц:
ВАРВАРЫ
Когда зарыдала страна под немилостью Божьей
И варвары в город вошли молчаливой толпою,
На площади людной царица поставила ложе,
Суровых врагов ожидала царица нагою.
Трубили герольды. По ветру стремились знамёна,
Как листья осенние, прелые, бурые листья.
Роскошные груды восточных шелков и виссона
С краёв украшали литые из золота кисти.
Царица была – как пантера суровых безлюдий,
С глазами – провалами тёмного, дикого счастья.
Под сеткой жемчужной вздымались дрожащие груди,
На смуглых руках и ногах трепетали запястья.
И зов её мчался, как звоны серебряной лютни:
«Спешите, герои, несущие луки и пращи!
Нигде, никогда не найти вам жены бесприютней,
Чьи жалкие стоны вам будут желанней и слаще!
Спешите, герои, окованы медью и сталью,
Пусть в бедное тело вопьются свирепые гвозди,
И бешенством ваши нальются сердца и печалью
И будут красней виноградных пурпуровых гроздий.
Давно я ждала вас, могучие, грубые люди,
Мечтала, любуясь на зарево ваших становищ.
Идите ж, терзайте для муки расцветшие груди,
Герольд протрубит – не щадите заветных сокровищ».
Серебряный рог, изукрашенный костью слоновьей,
На бронзовом блюде рабы протянули герольду,
Но варвары севера хмурили гордые брови,
Они вспоминали скитанья по снегу и по льду.
Они вспоминали холодное небо и дюны,
В зелёных трущобах весёлые щебеты птичьи,
И царственно-синие женские взоры… и струны,
Которыми скальды гремели о женском величьи.
Кипела, сверкала народом широкая площадь,
И южное небо раскрыло свой огненный веер,
Но хмурый начальник сдержал опенённую лошадь,
С надменной усмешкой войска повернул он на север.
Уже в августе 1914-го, в самом начале войны, Николай Степанович записывается добровольцем на военную службу. Пришлось преодолеть сопротивление медиков, так как по ущербности зрения ещё со времени призыва 1907-го он числился «белобилетчиком». Только получив от врачей удостоверение в способности стрелять из винтовки с левого плеча, Гумилёв был зачислен в лейб-гвардии уланский полк. И лишь в чине рядового, ибо звание унтер-офицера присваивали при поступлении в армию только выпускникам университета, до чего, как известно, он так и не доучился.
Свой полк он застал на месте формирования – в Новгороде. Там Николай Степанович прошёл курс военной подготовки, а за отдельную плату ещё и брал уроки фехтования. 23 сентября маршевый эскадрон, принявший поэта в свои ряды, отправился на фронт, а 17 октября уже участвовал в боевых действиях. Зная ищущий опасностей характер Гумилёва, нетрудно догадаться, что он оказался именно в том подразделении, где вызываются служить только самые храбрые и мужественные люди – в разведке.
13 января 1915 года поэта награждают Георгиевским крестом 4-й степени, а через два дня производят в унтер-офицеры. Приблизительно в эту пору в газете «Биржевые ведомости» начинают появляться его фронтовые очерки под общим названием «Записки кавалериста». Строго-документальная без каких-либо беллетристических виньеток репортёрская проза.
А в декабре почти одновременно с выходом очередной книги поэта «Колчан» следует приказ о его награждении Георгиевским крестом 3-й степени. Приятное совпадение. Да вот незадача – из критического хора, отзывавшегося на прежние сборники Гумилёва, выбыли корифеи-запевалы. Ещё недавно подогревавшие своим снисходительным вниманием растущий успех поэта, теперь после разрыва с ним, они благоразумно замолчали. Подала голос только литературная мелюзга, мечтающая быть замеченной благодаря своим кривотолкам об уже известном авторе. Ничего определённого, ничего остроумного или хотя бы любопытного эти рецензии не содержали.
А между тем книга была и нова, и неожиданна для Гумилёва. Во-первых, никакой Африки. Во-вторых, полная естественность интонаций. То ли творческая зрелость, то ли школа военной журналистики сообщила большинству представленных в ней стихотворений мудрую непритязательность и простоту. Впрочем, реальная жизнь тут всё ещё отсутствует. Взять хотя бы одну из самых метких и остро отточенных стрел «Колчана»:
Ознакомительная версия.
