Случилось это так. Меня вызвал к себе комдив.
— Вас вызывает штаб армии, — сказал он мне.
Стало тяжело, как при прощании с родным домом.
На КП штарма в овраге, около нефтесиндиката, узнаю о своем новом назначении — помощником начальника разведки штаба армии.
Жизнь в «хозяйстве Чуйкова», или «наверху», как именовали его в дивизиях, мало чем отличается от жизни у Гуртьева. Почти круглосуточная работа, почти круглосуточные бои. Штаб армии в обычных условиях должен дислоцироваться за десять километров от переднего края. Здесь иное. Расстояние от КП до первой линии окопов измеряется порой сотнями метров…
Между тем Сталинградское сражение подходило к своему кульминационному пункту.
Кончалась вторая декада ноября. Немцы продолжали нажимать. В десятых числах месяца, когда по Волге плыло так называемое «сало», гитлеровцы в течение нескольких часов так бомбили передовую Людникова, что казалось, здесь все погибло. Но атака, предпринятая после массированного налета «юнкерсов», захлебнулась. Стряхивая с себя щебень, сплевывая попавший в рот песок, советские бойцы поднялись навстречу врагу и отразили его. Однако снова понеслись в пике «юнкерсы». Гитлеровцы занял» овраги. Еще атака — и передовая оказалась разорванной в нескольких местах.
В эти минуты особенно напряженно работала разведка. Мы тщательно изучали силы противника и установили, что он производит перегруппировку: снимает стоящие против 64-й армии румынские и итальянские части, отводит их во второй эшелон и заменяет подтянутыми с Дона эсэсовскими дивизиями. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнения — жди последнего боя.
Однако странно отнесся к таким сообщениям генерал Чуйков. Прослушав доклад, он как-то загадочно улыбнулся.
Война приучает обращать внимание на мелочи. Мысль напряженно заработала. Неужели ожидаемое наступает? Верилось: фашистам готовилась ловушка. А одновременно тревога. Эсэсовцы — не румыны. Кто знает, выдержит ли шестьдесят четвертая? Ведь силы войск на исходе. А ожесточенным атакам конца не было. Армейская передовая разорвана. Мы, правда, держались, но…
…Близится рассвет незабываемого 19 ноября. Тучи висят почти над головой. Даже осветительные ракеты не могут победить эту облачность. В такую погоду авиация бездействует. Впрочем, нет. Вот с левого берега Волги зажужжали шмелями ночные бомбардировщики — героические фанерные кукурузники, для них любая погода не страшна. Они хозяйничают над немецкой передовой, основательно обрабатывая ее. Сработав как следует, самолеты-крошки улетели.
В блиндаже духота. Предрассветные сумерки — лучшее время для прогулки. Я вышел из блиндажа подышать свежим воздухом. Вдруг вижу, впереди Чуйков. В руках у генерала часы, он смотрит на их светящийся циферблат и чего-то ждет. Позади Чуйкова начальник штаба Крылов и член Военного совета Гуров.
Сердце забилось. Неспроста такое.
Вдруг затряслась земля. Гул, приглушенный расстоянием, но потрясающий, неслыханный.
— Наверное, гроза, — вырвалось у начальника разведки армии майора Давыдова.
— Гроза, но не божья, а наша, советская, — усмехнулся Чуйков и, обняв Крылова, поцеловал его.
Что пережили мы — не передать. Значит, оно началось? Грудь распирал восторг, хотелось петь.
Как выяснилось, гитлеровцы еще не понимали своего поражения. 19 ноября они продолжали атаки. Они вышли к этому времени на берег Волги у Тракторного, у Мокрой Мечетки, в районе «Красного Октября» и у Купоросного. Бой продолжался весь день, ночью же в подразделениях частей Чуйкова был зачитан приказ о переходе в наступление. Двадцатого ноября, собрав последние силы, сталинградцы бросились в атаку. Противника захватили врасплох. Готовясь к наступлению, уверенные в близкой победе, фашисты оголили вторую линию обороны. А первую прорвали дивизии Горохова, Людникова, Родимцева и другие.
Однако и теперь, несмотря на прорыв в районе Серафимовича и Клетской, несмотря на окружение в районе Калача, враг сопротивлялся. Он не пал духом. Помню взятого в плен фельдфебеля одного из гренадерских полков. Матерый фашист, он держался почти вызывающе. Даже спорить пытался. Уверял, что Сталинграда как такового уже нет. Командование, мол, решает свои задачи, и окружение — чепуха.
В эту минуту немецкий «мессершмитт» вступил в бой с нашим самолетом и поджег его. Летчик выбросился, а гитлеровский ас стал его расстреливать.
— Видите, ваша авиация бессильна против нашей, — заявил пленный.
…Началось сжимание кольца. Враг часто переходил в контратаки. В районе Балкан он прорвал фронт и вышел к нефтяным бакам. В районе Рынка даже прорвался к реке. Там его и окружили.
Началась зима, суровая, с метелями и сильными морозами. Я не стану описывать долгие два месяца уничтожения армии Паулюса. Это достаточно известно. Последние два месяца битвы у меня в памяти сливаются в одно целое, подобное сплошному громадному дню, наполненному грохотом и свистом раскаленного металла. День, каждая минута которого подтверждала нашу победу.
…3 февраля оперативная группа штаба въехала на «виллисах» в город. Освобожденный город имел жуткий вид. Страшный город. Военные в нем ходили по диагонали, напрямик, гражданские по квадратам — невидимым следам вчерашних улиц. Впрочем, передвигаться опасно. Всюду указки с надписью: «Осторожно, мины!». Около универмага пленные гитлеровцы складывают в штабеля трупы своих солдат и офицеров. Действуют энергично. Специальными крюками волочат окоченевшие тела. Распоряжаются деловитые фельдфебели, покрикивая на недостаточно ретивых могильщиков. Смотришь и не веришь, неужели все кончено?
Около театра сообщают: в подвале засел кто-то. Осторожно спускаемся в черную, угрюмую нору. Навстречу выскакивает одетый в халат фашист и убивает одного из наших спутников. Фашиста тут же приканчивают.
Спускаемся ниже. Громадное, освещенное ацетиленовыми фонарями помещение. Страшная вонь. На каменном полу вповалку лежат раненые. Поодаль кучкой санитары и врачи.
Объясняем: «Бой окончен, армия Паулюса сдалась».
Не верят.
Полковник из штарма посылает на КП связного с запиской, в которой просит доставить в «госпиталь» продовольствие и лекарства.
Длинный сумрачного вида врач испуганно смотрит на полковника, а затем спрашивает:
— Значит, расстреливать будут?
В его глазах ужас.
— Что вы, — отвечаю, — полковник просто хочет помочь вам, покормить, обеспечить медикаментами.
В глазах собеседника недоверие…
…Мои записки близятся к концу, но, быть может, еще не следует ставить точку. Не только на пятачке волжского берега дрались — судьба великой Сталинградской битвы решалась и в донских степях. Уже много после, в госпитале, я получил письмо от старого друга, участника великого прорыва под Клетской. Приведу письмо полностью:
