Заключенные единодушно уполномочили Виктора Константиновича вести все переговоры с администрацией. И когда он, обросший густой бородой, появлялся в сопровождении стражника у тюремной конторы, двери перед ним немедленно открывались.
В числе других прав, отвоеванных у тюремных властей, было разрешение, позволявшее всем беспрепятственно фотографироваться — группами и в одиночку, — для себя, для родных.
Нашелся, как в шутку говорили политические, придворный фотограф — Марк Оржеровский. Впрочем, его все звали почему-то не Марк, а Миша. Миша был родом из Одессы. В ссылку он попал за распространение революционных прокламаций и за помощь, которую оказывал подпольным революционным организациям в изготовлении фальшивых паспортов и других документов. Тоненький, совсем еще юный — ему шел тогда двадцать первый год, — Миша пользовался всеобщей любовью. Особенно благоволили к Оржеровскому неунывающие кавказцы, с которыми Миша лихо отплясывал лезгинку. Он ухитрился захватить с собой фотоаппарат, ванночки, кассеты — все, что мог взять из маленькой одесской фотографии. Товарищи охотно помогали ему переносить объемистый багаж.
К Виктору Константиновичу Миша привязался с первого дня знакомства. Курнатовский забывал о приступах глухоты, становился менее замкнутым, чаще улыбался, когда Миша начинал свои бесконечные рассказы о любимой Одессе и жизнерадостных одесситах. В одном только Курнатовский всегда отказывал Мише — он не любил фотографироваться. Но однажды Оржеровский подкараулил Виктора Константиновича, когда тот вместе с другими заключенными колол дрова около тюремной кухни. Миша незаметно заснял всю группу.
В Александровском централе Курнатовский написал брошюру «1903 революционный год». Рукопись удалось переправить в Иркутск. Вскоре ее напечатал Иркутский комитет РСДРП, который был большевистским, и организовал распространение брошюры. В своей работе автор отстаивал ленинские идеи о революционной борьбе.
Наступил ноябрь. Заключенные потребовали от тюремной администрации, чтобы им сообщили, наконец, куда и когда они будут отправлены в ссылку. Но тюремщики имели на этот счет строжайшее распоряжение — держать все в тайне. Курнатовский, который не раз пытался, но безуспешно, выяснить у тюремного начальства вопрос о том, как сложится их будущее, понял, что наступил момент для решительных действий. Собравшись и обсудив положение, заключенные выработали план действий: запастись продовольствием, прибегнув к помощи товарищей, находившихся на воле, и, «позаимствовав», что возможно, в тюремной кладовой, забаррикадироваться в камерах — не пускать в них никого из служащих тюрьмы. Затея была рискованной. Несколько лет назад такие действия заканчивались избиениями, карцерами, а порой и виселицами. Тюремщики расценивали такие происшествия как бунт. Но в 1903 году применять к политическим такого рода репрессии уже не решались. Царские охранники чувствовали, как реагирует общество на каждую весть о самочинной расправе над борцами за свободу. Общественные протесты, забастовки, демонстрации в поддержку заключенных, кампании, в печати… Вот к чему прибегал народ для защиты тех, кто томился в тюрьмах. И когда в один из дней заключенные перегородили двери камер койками, столами, матрацами, поленьями дров, тюремное начальство вступило в переговоры. По два-три раза в день Виктора Константиновича приглашали в контору. Начальник тюрьмы убеждал его, что рад бы сказать о сроках отправки и месте ссылки, но ему самому ничего не известно. Однако от товарищей, находившихся на воле, ссыльные знали, что распоряжение от иркутского губернатора уже давно получено. Поэтому Курнатовский продолжал требовать, чтобы заключенным сообщили интересующие их сведения. В конце концов на одиннадцатый день тюремные власти капитулировали и объявили о времени отправки к месту ссылки — в город Якутск. Тогда политические устроили пир, истратив все оставшиеся у них продукты. Надзиратели и стражники не осмеливались показываться в камерах.
Правой рукой Курнатовского в дни «осады» был Антон Антонович Костюшко-Валюжанич, присоединившийся к тифлисцам с одной из попутных партий ссыльных. Он ведал сооружением баррикад и вообще всей «военной стороной» дела. Это был очень своеобразный, яркой индивидуальности человек, беспредельно преданный революции, мечтавший о создании хорошо дисциплинированной и вооруженной армии.
Великие идеи, которые нес с собой борющийся пролетариат, привлекали наиболее честных и умных людей и из других классов тогдашнего общества. Одним из таких людей и был Костюшко-Валюжанич — сын полковника, потомственный дворянин, питомец аристократического Павловского военного училища (кроме того, он окончил и Екатеринославское высшее горное училище). Его ожидала блестящая карьера. Однако глубокие раздумья над жизнью России, судьбами людей труда, знакомство с марксизмом шаг за шагом привели его в лагерь революционеров. Под влиянием екатеринославской искровской организации, основанной И.В. Бабушкиным, он встал в ряды русской социал-демократии. В Екатеринославе Валюжанич познакомился с девятнадцатилетней работницей Стефанидой Федоровной Жмуркиной, приехавшей в Екатеринослав из глухой орловской деревеньки. Молодые люди горячо полюбили друг друга. В декабре 1901 года они участвовали в известной екатеринославской рабочей демонстрации. Стефанида, или Таня, как звали ее и сам Валюжанич и его товарищи, во время этой демонстрации несла красное знамя с лозунгом «Долой самодержавие!». За участие в демонстрации они больше года просидели в тюрьме. Вместе их отправили и в ссылку. Здесь они отпраздновали свою свадьбу в кругу друзей-единомышленников.
Новое революционное крещение Валюжанич и Таня получили на баррикадах Александровской тюрьмы.
Костюшко-Валюжанич быстро сошелся с Курнатовским. Они часами беседовали о бомбах, пулеметах — военной новинке того времени, — о Парижской коммуне и военных действиях, которые вели якобинцы против королей Европы в 1792–1794 годах.
Таня Жмуркина любила слушать их беседы, старалась не пропустить ни одного слова. Многого она еще не понимала и часто обращалась то к одному, то к другому с расспросами. Виктор Константинович относился к Тане с особой нежностью: он чувствовал себя как бы членом их молодой семьи.
Вскоре наступил день отправки к месту будущей ссылки — в Якутск. Мы не будем рассказывать о всех трудностях пути. Напомним только, что после якутской бойни в 1889 году царское правительство под влиянием массовых протестов и в России и за рубежом вынуждено было несколько смягчить условия сибирской ссылки для политических.
