Разглядев погоны на Фиминой гимнастерке, когда он одевался, Надежда подумала, что советская власть сильно изменилась, и робко, но вслух предположила, что теперь, может быть, она в конце концов отменит колхозы, и сказала об этом Фиме. Но тот, как истинный комсомолец, «успокоил» ее, сказав, что введение погон ни с какими переменами в жизни советского народа не связано, и что колхозы в советской стране были, есть и будут. Пророком, однако, ему в этом вопросе стать не удалось.
Когда Фима уходил, он обернулся и увидел в рассеивающемся предрассветном сумраке бледное женское, даже скорее — девичье лицо, прильнувшее к окну. Оно показалось ему грустным, и его сердце отозвалось на эту грусть. Забудем о грязи и вшах, о голоде и усталости, бывших фоном этой случайной встречи, и снова обратимся к старинным, но вечным словам:
«Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических».
Весна приближалась, но голос горлицы из-за стрельбы и взрывов еще не был слышен в стране нашей.
Этот фронтовой роман, как и большинство других, ему подобных, не имел продолжения. Память к Фиме после тяжелого ранения возвращалась медленно, многое из пережитого оформилось в более или менее четкие воспоминания лишь через годы, и возвращение в прошлое уже казалось бессмысленным и опасным. Но в душе он был безмерно благодарен этой Женщине, подарившей ему несколько мгновений чистой нежности посреди океана бед и страданий, именуемого «войной».
Глава седьмая
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
Зачем тебе умирать не в свое время?
Екклесиаст, 7.17
Пуля меня миновала,
Чтоб говорилось нелживо:
«Евреев не убивало!
Все возвратились живы!»
Б. Слуцкий
После самой долгой формировки в их военной жизни корпус двинулся из Раздельной на северо-восток и после непродолжительного марша расположился в городке Ташлык на левом берегу Днестра. Украина осталась позади, и с автоматом в руках на ее измученную землю Фима более не ступал: теперь он готовился нанести седьмой сталинский удар — по Кишиневу. Слово «Украина» сохранилось только в названиях фронтов, готовящихся к этой наступательной операции — 2-й Украинский, 3-й Украинский — и в названии противостоящих им немецких сил — группа армий «Южная Украина» под командованием Ганса Фриснера. Подготовка эта шла очень медленно — силы красных были отвлечены на другие сталинские удары, а здесь к тому же все не удавалось решить важную стратегическую задачу: создать плацдарм на правом, западном, берегу Днестра для развития дальнейшего наступления. Этот пятачок земли за Днестром много раз переходил из рук в руки: после очередного захвата плацдарма красных сбрасывали в Днестр или оттесняли за Днестр. Одно из таких «оттеснений» Фима, находившийся в своей ячейке, — позиции корпуса были развернуты вдоль Днестра между Ташлыком и большим селом, название которого он не запомнил, — наблюдал своими глазами: на хорошо просматривавшемся с его места понтонном мосту со стороны немецкого берега появилась большая группа бегущих солдат с искаженными страхом лицами. За ними вдогонку на мост въехал «виллис», на котором во весь рост стоял человек в генеральской форме и пытался остановить бегущих. Надрываясь, он кричал:
— Солдаты! Остановитесь! Вы же десантники! Не позорьте свою авиадесантную дивизию!
Но, солдаты, казалось, его не слышали и бежали, не оглядываясь. Это зрелище напомнило Фиме панику, вдруг возникшую в их батальоне при приближении нескольких танков и небольшого отряда немецкой пехоты.
Через некоторое время плацдарм все-таки удалось удержать, и Фимин корпус стал одним из первых крупных соединений, переброшенных на западный берег Днестра. Переправились они ночью по тому же самому понтонному мосту, который тщетно пытались уничтожить немцы, и расположились на пригорке под сохранившимися здесь деревьями. Фимино отделение в эту ночь не дежурило, и он сразу же завалился спать, а утром с изумлением увидел, что их пригорок стал островом, а вокруг быстрым потоком с водоворотами бурлила вода. Вода эта несла сломанные деревья, куски плетней и всякий мусор. Мимо пронесся даже труп лошади, раздувшийся, как барабан. Видимо, ротный, указывая место для ночлега, уже знал о надвигавшемся половодье. Вода, впрочем, быстро сошла, стало тепло и оказалось, что Фимина рота находилась посреди огромного фруктового сада, казалось, не имевшего ни начала, ни конца. Они провели там несколько дней, разучивая новый гимн Советского Союза, а потом выдвинулись на передовую. Вблизи передовой земля была как бы перепахана малыми и большими воронками от снарядов и бомб, сброшенных немецкой авиацией, целившей в понтонный мост, чтобы разрушить переправу. Фимина часть была негостеприимно встречена немцами, которые стали ее систематически обстреливать. Перемещаться же под немецким огнем бойцам приходилось бегом и не по прямой, а огибая все эти воронки. И как-то Фима, пробегая по краю одной особенно глубокой воронки, случайно заглянул в нее и увидел, что она наполовину заполнена целыми и искореженными взрывами телами солдат, лежавшими вдоль и поперек, вверх и вниз головами. Нормального человека в нормальных условиях такое зрелище повергло бы в шок, и он бы остолбенел от ужаса, а Фима взглянул и побежал дальше, потому что под пулями думать и переживать было некогда. Увиденное, однако, запомнилось и даже после ранения в голову не исчезло из памяти.
Месяцев через пять, уже будучи в тбилисском госпитале в команде выздоравливающих, или, как сказали бы теперь — на реабилитации, он делил свою койку с другим солдатом, более старшим и более опытным. Койку же приходилось делить потому, что раненых в госпитале было вдвое больше, чем мест. Койка была узкой, и спали они на ней валетом. Из-за этой тесноты засыпалось не сразу, и уже лежа, они часто переговаривались друг с другом. Однажды Фима рассказал своему соседу об этой ужасной воронке, но тот совсем не удивился, поскольку сам некоторое время был при штабе и имел представление о работе похоронных команд, а может и сам состоял в одной из них, и разъяснил Фиме, что воронка с телами павших бойцов представляла собой незасыпанную «братскую могилу» и что для таких могил всегда использовались глубокие воронки или естественные ямы. Тела в такие ямы солдаты из похоронных команд сбрасывали вдвоем, взяв погибшего за руки и за ноги и раскачав его над краем обрыва, и потому лежали они в ямах в хаотичных позах. Залезть в такую яму с крутыми краями да еще в спешке, обычной для передовой, только для того, чтобы укладывать тела правильными рядами, не было никакой возможности. Яма оставалась открытой, пока не наполнялась или пока фронт не уходил дальше. Слушая эти пояснения, Фима всей душой ощущал кощунственность слов «братская могила». Разве так обращаются с братьями, когда их покидает жизнь?
