Чаплиц, видя готовящуюся переправу, мог бы на свой страх и риск остаться с дивизией у Брилей, но не захотел брать на себя лишнюю ответственность. Он пошел к Борисову, оставив против Студенки слабый отряд генерала Корнилова, решив: «Начальству должно быть виднее, что надо делать!»
Бездарный, но самоуверенный адмирал Чичагов и исполнительный, но глупый генерал Чаплиц оказались той «звездой» Наполеона, которая засияла ему в Березине.
При Березине окончилась судьба великой армии, заставлявшей трепетать Европу. Она перестала существовать в военном отношении, ей не оставалось другого способа для спасения, как бегство.
Шамбре
К вечеру 14 ноября был закончен второй мост, предназначенный для артиллерии, ее парков и обоза. Этот мост делали из более толстых бревен и настилали не досками, а круглым лесом.
В течение ночи и следующего дня шла беспрерывная переправа боеспособных частей и артиллерии под прикрытием сильной сорокапушечной батареи на высоком правом берегу у Студенки.
Толпы безоружных и обозы с награбленным в Москве добром, с которым никак не желали расстаться многие солдаты, их жены и любовницы, разбогатевшие жадные маркитанты, везшие десятки телег с дорогой даровой поклажей, – все они еще не успели подойти к Студенке.
Мосты, сделанные на козлах, ломались по нескольку раз в день. Возницы мчались по ним вскачь, козлы постепенно углублялись в илистое дно. На мосту образовывались впадины и ухабы, бревна настила выпирали вверх, козлы расшатывались и подламывались. Движение приостанавливалось на несколько часов, пока неутомимые понтонеры не исправляли повреждения.
15 ноября в полдень переправился сам Наполеон со свитой и штабом в сопровождении гвардии.
Императорскую квартиру устроили в одном лье от реки, в маленькой деревне Занивье. Переправившиеся раньше войска дивизии Удино растаскали на костры все занивские хатенки. Уцелела только одна: в ней помещался штаб. Эту хату заняли под квартиру императора, хотя в ней уже не было крыши: солома, стропила и слеги давно исчезли.
Наполеон приказал генералу Эбле хоть приблизительно прикинуть, сколько понадобилось бы дней для того, чтобы переправить все армейские и частные обозы, скопившиеся на берегу у Студенки.
– Понадобилось бы не менее шести дней, государь, – ответил Эбле.
– Их все надо сжечь на месте! – не выдержал Ней.
Наполеон молчал, думая о чем-то. Прекрасно знавший своего любимого властелина и опытный придворный угодник, маршал Бертье понял мысли Наполеона: ему не хотелось бы расстаться с «трофеями», вернуться в Европу с пустыми руками. Ему хотелось бы, чтобы новые тысячи солдат, которых он поставит под свои знамена, знали бы, что трудности похода вознаграждаются богатейшей добычей. Он колебался. Бертье понял его мысли и стал рьяно возражать прямодушному простаку Нею.
Решено было не жечь обоз – все равно приходилось ждать подхода частей корпуса Виктора. Маршал Виктор дрался с Витгенштейном, который наконец-то рискнул двинуться вперед.
До вечера 15 ноября давки на мостах не было, переходили только боевые части. Но поздно вечером к Студенке докатились первые волны моря беглецов с их несметным обозом. Грабители хотели не только уйти от справедливого мщения русского народа, но и увезти с собой награбленное.
Повозки, телеги, кареты, коляски, фуры подъезжали к мостам в тридцать – сорок рядов. Все пространство между мостами и тем местом, где стояла несчастная деревня Студенка, по бревнышку раскатанная французами для постройки мостов, оказалось покрытым повозками, людьми и лошадьми.
В ночь рискнули переправляться через Березину очень немногие, большинство отложило переправу до утра.
А утром 16 ноября на обоих берегах Березины загремели пушки: от Борисова шел Витгенштейн, а по правому берегу Чичагов. Оба они прозевали переправу Наполеона и теперь старались наверстать упущенное.
На правом берегу Наполеон уже сосредоточил почти всю свою армию: корпус Удино, гвардию и остатки корпусов Нея, вице-короля и Даву. На левом осталась для охраны еще не переправившихся обозов и беглецов одна дивизия Жерара из корпуса Виктора с двумя бригадами конницы, да у Борисова застряла следовавшая у Виктора в арьергарде третья дивизия генерала Партуно.
В полдень русские батареи стали уже обстреливать мосты. Снаряды падали в гущу столпившихся обозов, создавая панику. На мостах образовались заторы – ломались колеса, падали загнанные лошади, стояла страшная давка. Но короткий ноябрьский денек быстро пролетел, выстрелы стихли, поток едущих прекратился.
Наполеон не двигался никуда из Занивья – он ждал подхода последней дивизии Партуно: теперь каждый боеспособный солдат был для него на вес золота.
Ночью переправился с сорока орудиями и тремястами повозками своего обоза корпус Виктора. На левом берегу остались только его аванпосты.
Генерал Эбле предупредил расположившихся громадным табором беглецов, чтобы они переправлялись сейчас, потому что утром мосты будут сожжены. Но его предупреждения послушались не многие. Усталость и апатия овладели беглецами. Они были рады, что можно легко разжечь костер из поломанных чужих телег, поджарить любой кусок конины (павшие лошади валялись сотнями), и не думали о завтрашнем дне.
Утром 17-го Наполеон узнал в Занивье неприятную весть: дивизия Партуно сдалась в Борисове русским, окружившим ее со всех сторон. С Партуно сдались генералы ле Камю и Бланмон. Это был первый случай за всю кампанию, когда капитулировала целая французская дивизия.
В императорской квартире, которая помещалась в одной старой хатенке Занивья, все возмущались и негодовали:
– Так мог поступить только трус!
– Или полная бездарность.
– А кажется, Партуно был неплохой генерал! Однако какая небрежность!
– Не небрежность, а подлость!
– Капитуляция дивизии – позор!
– Поучился бы мужеству у Нея: Ней был тоже окружен, но не сдался же!
– Если генерал не имеет мужества драться, он должен предоставить это дело своим гренадерам! Барабанщик спас бы товарищей от бесчестья, ударив сигнал к атаке. Любая маркитантка спасла бы дивизию, крикнув: «Спасайся кто может!», вместо того чтобы сдаваться! – кричал в гневе Наполеон.
Он велел отвести аванпосты Виктора и сжечь мосты: ждать было некого.
Когда стали отходить последние солдаты Виктора, среди беглецов поднялась невообразимая паника. Все бросились к мостам. Тысячи разного рода повозок, нагруженных награбленным московским добром, мчались к спускам. Они давили встречавшихся на их пути людей, сталкивались друг с другом, сцепливались постромками. Кучера рубили чужие постромки саблями, другие кучера рубили их же самих, повозки опрокидывались, сшибая и давя пеших. На упавшую повозку налетали следующие. Груды исковерканных повозок, лошадей и людских тел загромождали подход к мостам и сами мосты. Предсмертные крики, исполненные отчаяния и ужаса, дикая многоязычная ругань, бесполезные мольбы и страшные проклятия висели над холодной рекой. На мостах творилось неописуемое.
