«А хотел ли он видеть зад носильщика?» – спросил Кюрваль. – «Да, сударь, – ответила Дюкло, – необходимо было, забавляясь с человеком из народа, сперму которого он поглощал, поворачивать его во все стороны; также необходимо было, чтобы этот простак-деревенщина поворачивал девицу». – «Ах! Если так, то мне все понятно, – сказал Кюрваль, – иначе я и не мог предположить».
«Немного спустя, – продолжила Дюкло, – к нам в сераль пришла девица лет тридцати, достаточно привлекательная, но рыжая, как Иуда. Сначала мы подумали, что это новая товарка, но она вскоре разуверила нас в этом, сказав, что пришла лишь для одной партии. Человек, которому предназначалась новая героиня, вскоре пришел к ней. Это был крупный финансист достаточно приятной наружности; особенность его вкуса, поскольку именно ему предназначалась девица, которой никто другой несомненно и не возжелал бы, эта особенность, говорю я, вызвала во мне огромное желание понаблюдать за ними. Едва они оказались в той самой комнате, как девица тотчас разделась донага, явив нам очень белое и пухлое тело. «Ну, давай, прыгай, прыгай! – сказал ей финансист – Разогревайся, ты же отлично знаешь, я хочу, чтобы ты вспотела». И вот эта рыжеволосая девица принялась скакать, бегать по комнате, прыгать, как молодая козочка; человек, о котором мы ведем речь, стал смотреть на нее, тряся себе член, и все это происходило так, что я пока не могла догадаться о цели этого действия. Когда девица вся покрылась потом, она подошла к распутнику, подняла руку, дала ему понюхать у себя под мышкой, откуда по волоскам каплями стекал пот. «Ах! Вот оно! Вот оно! – сказал этот человек, страстно припадая носом к этой руке, залитой потом. – Какой запах, как он восхищает меня!» Потом, встав перед ней на колени, он обнюхал ее, вдохнув также запах, исходивший из влагалища и из заднего отверстия, постоянно возвращаясь к подмышкам: то ли эта часть нравилась ему больше всего, то ли он находил там больший букет аромата; именно туда он подносил свой рот и нос с наибольшей поспешностью. Наконец, его достаточно длинный, но не очень толстый член, который он старательно сотрясал более часа без малейшего успеха, изволил приподнять нос. Девица встает в позу, финансист заходит сзади, вставляя ей свой «анчоус» подмышку; она прижимает руку к телу, образуя, как мне кажется, очень узкий проем в этом месте. В такой позе он наслаждается видом и запахом другой подмышки; он добирается до нес, зарывается в нее всем своим лицом и кончает, продолжим лизать, жевать часть, которая доставляет ему столько наслаждения».
«И было необходимо, – спросил Епископ, – чтобы эта женщина была непременно рыжеволосой?» – «Именно так, – сказала Дюкло. – Да вы, наверное, и сами знаете, святой отец, эти женщины обладают подмышками с сильным запахом, а чувство обоняния, несомненно, лучше всего пробуждало в нем органы наслаждения». – «Возможно, и так, – продолжил Епископ. – Но мгн кажется, черт подери, что мне больше пришлось бы по душе обнюхивать попку этой женщины, чем вынюхивать у нее подмышками». – «Ах, ах, – сказал Кюрваль, – и то, и другое имеем немало притягательного; я уверяю вас, если бы вы это попробовали, то сами бы убедились, насколько это приятно». – «То есть, господин Председатель, – сказал Епископ, – такого рода пряности вас тоже занимают?» – «Я их испробовал, – сказал Кюрваль. – И в нескольких случаях, уверяю вас, мне это стоило спермы». – «Ну, что это за случаи, я догадываюсь. Не правда ли, – продолжил Епископ, – вы нюхали попку?…» – «Ну, ладно, ладно, – прервал Герцог. – Не заставляйте его исповедоваться, святой отец; он может нам сказать такое, чего мы пока еще не должны слышать. Продолжайте, Дюкло, и не позволяйте этим любителям приятных разговоров увлекаться, следуя за вами.»
«Как-то раз, – продолжила рассказчица, – госпожа Герэн больше шести недель категорически запрещала моей сестре мытьем и, напротив, требовала от нее пребывать в самом грязном, сами нечистоплотном виде, насколько это было возможно; мы не могли догадаться о причинах; тут, наконец, пришел один старый прыщавый распутник, который в полупьяном виде спросил у мадам, до статочно ли грязной стала проститутка. «О! Я вам за это ручаюсь», – сказала госпожа Герэн.
Их сводят вместе, закрывают в комнате, я со всех ног бегу к дырке; едва оказавшись там, вижу свою сестру нагишом, сидящую верхом на большом биде, наполненном шампанским; также вижу этого человека с большой губкой в руках, который моет ее, поливает, тщательно подбирая все до последней капли, стекающей с ее тела или губки. Прошло уже много времени с тех пор, как моя сестра не мыла ни одной из частей своего тела, поскольку бурно протестовали даже против того, чтобы она подтирала себе задницу; шампанское тотчас же приобрело бурый и грязный оттенок и, судя по всему, запах, который не должен был быть приятным. Но чем больше эта жидкость портилась от грязи, которой она наполнялась, тем больше она нравилась нашему распутнику. Он пробует ее на вкус, находит приятной, берет в руки стакан и проглатывает отвратительное, гнилое шампанское, в котором только что вымыл тело, покрытое грязью. Выпив, хватает мою сестру, укладывает ее на живот на кровать и обрушивает ей на ягодицы и на сильно приоткрытое отверстие потоки бесстыдного семени.
Еще одно пристрастие, еще более грязное, должно было непрерывно открываться моему взору. У нас в доме была одна из женщин, которых на языке борделя называют «ходок»; профессия ее состоит в том, чтобы бегать день и ночь – искать новую дичь. Это существо в возрасте более сорока лет кроме того, что обладала отвратительными манерами, которые никогда не были такими уж соблазнительными, имела ужасный недостаток – у нее дурно пахло от ног. А именно это и подходило маркизу де… Он приходит, ему представляют госпожу Луизу (так звали героиню), он находит ее приятной и, как только оказывается с ней в храме наслаждений, заставляет разуться; Луиза, которой было настоятельно рекомендовано не менять ни чулок, ни туфель в течение месяца, подставляет маркизу вонючую ногу, которая заставила бы блевать любого другого: именно то самое грязное и самое отвратительное, что было в ней и воспламеняло сильнее всего этого человека. Он хватает ее, страстно целует, губы его раздвигают по очереди каждый палец, а язык с самым большим воодушевлением выбирает в промежутке между пальцами чернеющую зловонную грязь, которую откладывает природа и которую усугубляет недостаточный уход за собой. Он не только втягивает это в свой рот, но и глотает се, смакует; сперма, которую он проливает, тряся себе член при этой операции, становится недвусмысленным доказательством крайнего наслаждения, которое он получает.»
