Я не была на его похоронах: после той нашей встречи он уехал. Говорят, это было самоубийство: он заперся в какой-то венецианской гостинице, да так и не вышел оттуда.
Другой, покинувший нас, — Ренато Сальватори. Во время съемок фильма «Рокко и его братья» он отчаянно за мной ухаживал. Умер Ренато мгновенно, неожиданно — от сердечного приступа. А ведь он казался неиссякаемым фонтаном энергии. После съемок в «Рокко…» мы больше не виделись.
Моя последняя встреча с Пьетро Джерми состоялась во время работы над фильмом «Ла Виачча»: тогда, на один только раз, он снова стал актером. Его, как и Дзурлини, мне очень не хватает.
На его похороны я не пошла: на похоронах я бываю редко потому что, как уже было сказано выше, все там против твоей воли превращается в какое-то зрелище.
Изменила я своим принципам только два раза: когда хоронили Лукино Висконти и когда хоронили Серджо Леоне.
Дорогой, обожаемый Серджо. Он умер, не предав даже в последнюю минуту жизни свою единственную, великую, подлинную любовь — любовь к кино. В тот день он вместе со своей женой Карлой смотрел какой-то фильм и вдруг сказал: «Что-то мне нехорошо», потом склонил голову ей на плечо и через минуту его не стало. Думаю, Леоне убила последняя его картина — «Однажды в Америке». Во время съемок у него стало побаливать сердце, но он не приостановил съемки. Да, фильм этот очень подорвал его силы…
У нас с Серджо были необычайно теплые отношения. Вот почему, преодолев свое неприятие похоронных церемоний, я сразу же вылетела из Парижа в Рим. Помню, как сжалось сердце, когда в церкви исполняли музыку Морриконе к фильму «Однажды на Диком Западе». Я с трудом держалась на ногах. Так было тяжко!
Среди тех, кого с нами больше нет и кого мне очень не хватает, хочу назвать также Серджо Амидеи, удивительного человека, автора сценариев к фильмам «Рим — открытый город» и «Шуша».
Мы с Паскуале часто с ним встречались: всегда ездили навещать его по воскресеньям, так как знали, что он в эти дни дома, и очень любили посидеть и поболтать с ним. Нас всегда поражали его необычайное жизнелюбие и глубочайший ум. Несмотря на возраст, голова у него была такая светлая, что он мог заткнуть за пояс любого молодого.
К тому же он был страстным любителем велосипедного спорта — не пропускал ни одни гонки. А когда мы приезжали, он, разговаривая с нами и отвечая на наши вопросы, краем глаза следил за ходом соревнований по телевидению.
Знала я и Роберто Росселлини. Он был удивительным рассказчиком. В нем был шарм, он действовал на других, гипнотизировал их… Конечно, внешне ничего особенного Росселлини из себя не представлял. Но когда он начинал говорить, становилось ясно, чем берет этот человек: он был как заклинатель змей.
Рок Хадсон… Я видела его незадолго до смерти, в «Радио-Сити Мюзикл», где Италию представляла программа «Ночь ста звезд». Когда он пришел, я поняла, что скоро его не станет: Хадсон был уже похож на собственную тень.
У нас с ним всегда были необыкновенные отношения. Когда я приехала в Америку на съемки фильма «Дело Блиндфолда», мы всегда ужинали вместе. Он вел себя по отношению ко мне прекрасно, покровительствовал, без слов понимая, какие затруднения испытывает женщина, приехавшая из Европы и попавшая в совершенно иной мир.
Я избегаю не только похорон, но и визитов к обреченным людям, которых я знала красивыми, жизнерадостными, счастливыми. Может, я трусиха и эгоистка, но предпочитаю хранить в памяти образы красивых и счастливых людей.
Федерико Феллини… Через газету «Репубблика» я передала маэстро открытое письмо с поздравлениями в связи с присуждением ему «Оскара» за карьеру. А он, едва вернувшись в Италию, позвонил мне. Это был такой нежный разговор. Я и сейчас отчетливо слышу его высокий, ласковый голос: «Клаудина, как жаль, что мы с тобой давно не виделись… Я так тебя любил, и ты, я знаю, любишь меня: это видно по твоему письму… Жаль, что в жизни не удается делать то, что следовало бы, — время проходит, люди перестают встречаться». И он снова повторил мне слова любви и нежности, которые всегда испытывал ко мне. А под конец сказал: «Когда приедешь в Рим, мы обязательно встретимся: нельзя так долго не видеться».
А потом… Потом мне больше не довелось его увидеть. Никто из нас уже не увидит его никогда.
Перед его ужасной, мучительной смертью я говорила с Джульеттой Мазиной, не надолго его пережившей. Она сказала: «Я сейчас иду в больницу и поцелую Федерико за тебя, так как знаю, что ему это будет приятно». Но не успела… Звонила она в полдень, а в час дня по телевидению сообщили о смерти Феллини. Джульетта, как и я, узнала об этом из теленовостей.
Ушли от нас и Альберто Моравиа, и Пьер Паоло Пазолини. С последним я познакомилась, когда он был сценаристом. Мы с ним часто виделись, например, когда я снималась в «Красавчике Антонио»: кажется, он сотрудничал с Болоньини. Он публиковался в каких-то журналах: то ли в «Сеттимана Инком», то ли в «Оре», которые давно уже прекратили свое существование. Писал он и обо мне, игравшей в «Проклятой путанице» Пьетро Джерми. Ему я обязана первой серьезной положительной рецензией. Он написал обо мне замечательные вещи, а главное, как это было ему свойственно, такие небанальные. Я считаю, что его рецензия стала своего рода посвящением меня в актрисы.
После этого я больше никогда его не видела. Пожалуй, самое ужасное воспоминание оставила у меня фотография мертвого Пазолини, его несчастное растерзанное тело. Не знаю почему, у меня возникла аналогия со снимком убитого Че Гевары. Страшное, невыносимое зрелище.
С Альберто Моравиа мы познакомились в самом начале моей карьеры. Я пошла со снимками, сделанными женой Сальваторе Андженто, на Виллу Боргезе — для проб крупным планом. Именно эти снимки были потом опубликованы в рождественском номере еженедельника «Эпока», когда я, сбежав из Экспериментального центра, возвратилась в Тунис.
Моравиа сидел в кафе «Розати» на Пьяцца дель Пополо и прихлебывал свой кофе. Он посмотрел на меня и попросил разрешения у корреспондентки присутствовать при нашей работе. Потом он проводил нас на Виллу Боргезе.
Спустя несколько лет я вновь увидела его, когда он решил взять у меня знаменитое интервью для журнала «Эсквайр». Я вспоминаю о той нашей первой встрече: ведь я тогда даже не знала, кто он.
Интервью напечатали вскоре после выхода на экраны «Проклятой путаницы»: американский журнал заказал ему материал обо мне, который он захотел озаглавить «The Next Goddess of Love» — «Будущая богиня любви».
Интервьюировал он меня весьма своеобразно, обращаясь со мной, как с каким-то космическим объектом, и дал обо мне читателям поверхностное представление. Он предложил мне поговорить исключительно о моем теле, полагая, что разговор о моей внешности — руках, ногах, глазах, губах, пальцах, коже — поможет читателю понять и то, что находится «внутри», то есть душу.
