Оказалось, что у цыган есть и своя азбука. Нет, не в привычном нам понимании. Их азбука — это особого рода знаки, понятия. Например, подъезжая к какому-нибудь хутору или селу, цыгане уже знают, кто здесь председатель сельсовета, кто его жена, дети, какие у них в семье отношения… И это касается не только заметного в селе человека. Цыгане знают многое и о прочих жителях. Откуда? А эти сведения оставили цыгане из другого табора, который проезжал здесь когда-то. То есть они оставили какие-то непонятные нам, непосвященным, знаки.
Отсюда тайна гадания цыганок. Когда они гадают хуторянкам, то рассказывают о их жизни такое, что постороннему человеку не может быть известно. Цыганки знают подробности о мечтах, желаниях, горестях простодушных женщин. Люди, не понимающие, откуда у цыганок такие сведения, поражаются, считая это мистикой. На самом же деле гадалки просто обладают предварительной информацией.
Во время съемок фильма на хуторе Пухляковском я познакомился с цыганкой Верой: там было несколько домов, где жили оседлые цыгане, которые у меня же и снимались. Не раз во время работы над той или иной сценой я обращался к Вере за советом, что-то спрашивал у нее, уточнял. Обычно мы с ней отходили в сторонку от съемочной площадки, и она отвечала на мои вопросы. Но при этом все время оглядывалась — словно опасалась чего-то. Может быть, боялась, что цыгане заподозрят ее в том, что она рассказывает чужаку что-то лишнее про цыган, раскрывает их тайны, то, чего не следует знать человеку не их племени. Может, боялась чего-то еще… Но только однажды, на следующий день после такой «консультации», Вера не появилась на съемочной площадке. Оказалось, что муж исколотил ее до полусмерти. За что — выяснить мне не удалось. Возможно, он приревновал Веру к Будулаю, поскольку она разговаривала с ним, то бишь со мной, наедине, без свидетелей. Возможно, мужу не понравилось, что Вера была со мной излишне откровенна, рассказывая о цыганах…
Фильм «Цыган», снятый на студии имени Довженко, имел фантастический успех. Напомню, что это было в 1966 году, что это была первая экранизация повести Анатолия Калинина, что фильм был художественный, односерийный. Напоминаю потому, что сейчас зрители знают другого «Цыгана» — многосерийную телевизионную ленту.
А тот «Цыган» занял по прокату первое место — его просмотрело в кинотеатрах 62 миллиона человек. Это при том, что тогда успехом фильма считалось, если его смотрели 18 миллионов зрителей. Когда официальная статистика прокатчиков была опубликована в журнале «Советский экран», то в редакции после названия «Цыган» стыдливо в скобках добавили: (мелодрама). Чтобы читатели журнала, чего доброго, не подумали, что фильм этот серьезный…
А я после шумного успеха своей первой картины стал народным цыганом Советского Союза. Театр «Ромэн» предложил мне возглавить его труппу. При разговоре там мне сказали: «Евгений! Ну что ты притворяешься? Пусть у тебя голубые глаза, это ничего, но мы же видим, что ты цыган. Ты и поешь, как цыган…»
Мне рассказывали, что в разных городах страны цыгане скупали билеты на целые сеансы, никого не пропуская в зал, чтобы смотреть фильм без посторонних зрителей. Я сам столкнулся с этим в Волгограде, где мне сказали, что я не могу попасть в кинотеатр, чтобы выступить перед началом сеанса, так как билеты скуплены цыганами…
В связи с работой над фильмом «Цыган» в памяти у меня сохранились различные истории. О двух я расскажу здесь.
В хуторе Пухляковском, что на Дону, мне приходилось бывать часто и подолгу: там снималась натура к фильмам «Жеребенок», «Смертный враг» по «Донским рассказам» Шолохова. Своего «Цыгана» я снимал тоже в полюбившемся мне месте.
Хутор прелестный: хаты вразброс и по высоким холмам. Но после дождя грязь здесь непролазная. Как-то, шмякая по глинистой жиже и хватаясь за плетни, чтобы не шлепнуться в лужу, пробирался я к дому Анатолия Вениаминовича Калинина. Ноги мои с бугорка поползли, разъехались в разные стороны, и, беспомощно размахивая руками, уперся я в телеграфный столб… «Не упал», — выдохнул, довольный собой.
Тут как тут — две девчушечки лет по 14–15.
Пигалицы одеты были «по-городскому»: у обеих на шее бантиком завязаны косынки с блесточками, на ногах резиновые цветные полусапожки, а на лице — черным шнурком намалеваны брови, и губы в перламутровой краске…
— Здрасьте! — хихикая, остановились они возле меня.
— Привет, казачки! — пытался отшутиться я. Но от столба не отрывался — стоял в обнимку с ним.
— А вы правда в Москве живете? — спросила та, что была в зеленом прозрачном плаще.
— Правда, — промямлил я.
— Подумаешь, — манерно скривила губки другая. — А Пухляковка — что Москва, только дома пониже да асфальт пожиже… — И, схватившись под руки, хлюпая по лужам, удалились они в сторону дома отдыха, на танцы, конечно…
А я, не отрываясь еще от столба и глядя девчушкам вслед, подумал: «Кто придумал этот текст? Да, здесь на Дону за словом в карман не лезут…»
Шли съемки, но над Доном небо захмурилось, заквасилось, и по всему было видно, что надолго. Пришлось нашей киногруппе перебираться в район Гагры. Нашли колхозное подворье — большой коровник на три сотни голов. Расположились снимать…
Поутру животных стали выгонять на пастбище, и я залюбовался ими, идущими по песчаному берегу моря. Зрелище было потрясающее: пятнистые коровы, словно их построили в колонну, неспешно, вальяжно шли одна за одной. Горизонт сливался с небом, потому казалось, что коровы идут по морю, летят в воздухе… Сказочная картина. Но вот сними так, подумалось мне, сразу приклеют ярлык «лакировщика действительности».
Я оглянулся назад, в сторону подворья. Гам, под огромным навесом, покрытым белым шифером, возле такой же, как и другие, черно-белой коровы суетилась худенькая молодая женщина и все приговаривала: «О Боже! О Боже!..»
Я подошел:
— Может, чем-то помочь?
Она уткнулась лицом в толстый живот коровы и, раскинув руки по ее туловищу, разрыдалась, как дитя.
Чуть потоптавшись возле изгороди и не зная, как поступить, как утешить, я ляпнул:
— Не убивайся, милая, «и это пройдет…»— вспомнил, что такие слова были написаны на кольце у царя Соломона.
— Как пройдет?! Как пройдет, когда вон, видишь, кровоточит!.. — Женщина склонилась к задней ноге коровы и, послюнявив палец, провела вокруг ранки. — Заноза там! — И снова захлебнулась слезами. Потом, вытерев полой синего халата свое хорошенькое личико, уже спокойно сказала: — Бегала к ветеринару, а он, паразит, в стельку пьяный… Теперь, вишь, подружки травку щипать будут, а эта… Всухомятку… — Последнее слово я еле разобрал — женщина снова залилась слезами.
