Сотни тысяч – преувеличение. Вооруженные силы Юга России (Добровольческая, Донская, Кавказская армии и несколько областных войск) в июле 1919 года насчитывали около 185 000 офицеров и строевых нижних чинов – с учетом тех, кто служил в штабах и гарнизонах. Были полки, сформированные действительно из добровольцев – «алексеевцы», «дроздовцы», «корниловцы», «марковцы». Основу этих частей составили офицеры и юнкера старой армии. Донцы – все шли добровольцами. На стороне белых сражались, и вполне храбро, переубежденные пленные красноармейцы и даже махновцы. Но большинство, как и у Колчака, воевали не за идею, а скорее в силу обстоятельств. Четыре колчаковские армии – Сибирская, Западная, Уральская и Оренбургская – объединяли 140 000 штыков и сабель. Однако все белые войска, вместе с Северо-Западной армией генерала Юденича и Северной армией генерала Миллера, по численности в разы уступали Красной армии, созданной мобилизациями и агитацией.
РККА весной 1919 года – это 1,5 миллиона бойцов, пусть не везде и во всем надежных. Да, из Красной армии дезертировали толпами. Но вот парадокс: летом-осенью 1919 года в строй вернулись 900 000 крестьян-дезертиров – из опасения как репрессий от советской власти, так и возвращения «старых порядков» [34]. «Общее поведение войск – как офицеров, так и рядовых – в тыловых районах быстро охладило симпатии крестьян и рабочего класса, и это охлаждение усердно поддерживалось неутомимой большевистской пропагандой, – отмечал майор Уильямсон из британской военной миссии при штабе Деникина. – Росло подозрение, что Деникин и его начальник штаба Романовский, хотя и не боровшиеся за реставрацию монархии, в конечном итоге восстановят многие злоупотребления и деспотические институты старого режима» [35].
Поход на Москву погубило то же, что и полет к Волге – стремительность: «Хоть цепочкой, но дотянуться до Москвы». Отсюда – большие потери и сильнейшая нехватка резервов, растянутость коммуникаций и отвратительное снабжение, обусловленное, в том числе, немыслимой беспечностью тыловых управлений. Абстрактным белогвардейским декларациям – «создать новую, светлую жизнь всем: и правым, и левым, и казаку, и крестьянину, и рабочему» – большевики противопоставили конкретные цели: «Покуда Дон не наш – голод с нами», «Красная армия наступает – хлеб в Советской России прибавляется». Совдепия собрала и напрягла, как призывал Ленин, все силы, и Добровольческая армия будет отступать на юг столь же быстро, как шла на Москву. Белый гарнизон без боя оставит Полтаву в ночь на 27 ноября (9 декабря по новому стилю). Город займут отряды махновцев, воевавших тогда в союзе с большевиками, и регулярные красноармейские части. Несколькими днями раньше Дмитрий Янчевецкий с женой уедет в Ростов-на-Дону в поезде, набитом беженцами – люди устраивались даже на крышах вагонов и бросали на платформе все, что не получалось взять с собой…
Но в начале осени перелом еще не наступил. 20 сентября взят Курск, спустя три недели – Орел. До Москвы осталось 350 верст. Казаки генерала Мамонтова прошлись по красным тылам в Тамбовской губернии. А за Уралом белые попытались взять реванш. Как сообщал тот же «Голос Юга», «переход войск адмирала Колчака в наступление по всему фронту вызвал необычайный подъем духа в Сибири».
***
«Инициатива всецело в наших руках. Все попытки красных переправиться обратно через Тобол ликвидируются» («Вперед», №149, 17 октября 1919 года).
Тобольскую операцию Колчак готовил, лично контролируя реорганизацию своих армий и планирование главного и вспомогательных ударов. Пять дивизий заново формировались в Петропавловске, на Ишиме. Туда же 19 августа выехала «Вперед». Типография оставалась в Петропавловске до 4 сентября, когда наступление развернулось по всему фронту, и после первых побед отправилась обратно в Омск [36].
К концу сентября две мощные красные армии вытеснили за Тобол. Это был успех из самых последних сил. На передовую послали даже личные конвои Колчака и генерала Сахарова, командовавшего 3-й армией. Пленных красноармейцев увозили в тыл, собирали в запасные роты, спешно муштровали и бросали в бой в составе белых полков.
«Каждый день был наполнен подвигами, – вспоминал Сахаров. – Люди дрались сутками и неделями почти без отдыха… Но они шли вперед. И умирали, и побеждали, ибо видели перед своими духовными очами образ Великой Родины» [37]. Благодарный взгляд в прошлое боевого генерала, писавшего мемуары в эмиграции. А вот как страшно и не торжественно выглядела война на полях сражений, распаляемая взаимной ненавистью. Из воспоминаний капитана Михайлова, командира 1-го Ижевского полка: «Под покровом густого тумана красные близко подошли к окопам и с криком „ура“ бросились в штыки. Бойцы выскочили из окопов и приняли удар. Произошел ожесточенный рукопашный бой. Забывали про винтовки. Катались в обнимку по земле, грызли и душили друг друга…» [38].
Мне не удалось найти ни одного выпуска «Вперед» за время Тобольской операции и последующего короткого затишья. Номер 149-й, последний из обнаруженных, с адресом редакции «Действующая армия. Вагоны 521 и 216», вышел в дни контрнаступления красных 3-й и 5-й армий. Днем раньше, 16 октября, редактор Янчевецкий пытался заново объяснить солдатам (новобранцам? деморализованным фронтовикам?), «за что мы боремся с большевиками». «До революции был старый режим – или „прижим“, как его называют в шутку. Был он плохой, неважный, но все таки при нем Россия стояла крепко… Но вот в революцию захотелось народу из-под отцовской опеки выйти… Вильгельм нам прислал Ленина, Троцкого… Собственную избу свою мы сожгли, а новой не построили… Для того, чтобы ввести „новый строй“ – надо изгнать из России всех проходимцев, чтобы в родной избе мы сами были хозяева, мы – русские люди, и были бы мы все братьями».
Это уже не призыв, а просьба, продиктованная предчувствием близкого краха. «Предел сопротивляемости был перейден», – с горечью отмечал генерал-майор Пучков, рассказывая, как подчиненная ему 8-я Камская стрелковая дивизия – всегда надежная, стойкая, но выбитая наполовину – однажды «побежала без всяких видимых причин» [39].
«Кошмарное, сумасшедшее время. Деникин подходил к Туле, газеты сообщали, что при взятии им Орла горожане стояли на коленях и пели: „Христос воскресе!“. А тут [в Омске] – только бегство и развал, – запомнил Всеволод Иванов, вице-директор „Русского бюро печати“. – День ото дня все быстрее неслись по улицам грузовые автомобили, доверху набитые разным скарбом… Правда, к обороне Омска как будто готовились, строили некие предмостные укрепления, на тот случай, если Иртыш к подходу красных еще не замерзнет. Уже после оставления Омска я разговорился с саперным прапорщиком. Было построено несколько окопов „с колена“, без прикрытий, без проволочных заграждений. Прапорщик очень волновался, ему было приказано сдать эти укрепления частям, которые должны были оборонять их, а никто к нему не явился» [40].
