Слово за слово Петр узнал все, что его интересовало. Оказывается, Сибилева не оставила мысли оторвать от марксизма пяток-другой его учеников. А может, захотела появиться среди своих единомышленников в окружении рабочих. Тем более таких, как Ивановы, Лиза Желабина, Норинская, Машенин…
Встреча состоялась на Гагаринской улице, у доктора городской Пантелеймоновской больницы Быковского. Разговоры далее необходимости заниматься самообразованием, выступать за улучшение быта рабочих не шли. Читалась все та же басня фон-Визина «Лисица-казнодей». Но друзья Сибилевой были радушны, обстановка создалась доверительная, и это сгладило шероховатости. Когда пришло время прощаться, учительницы Агринские исполнили «Марсельезу». Первым откликнулся на песню рабочий из «их компании» Василий Иванович Галл, довольно приятный, знающий человек, испытавший на себе и следствие, и тюрьму…
«Василий Галл… — мысленно повторил Петр. — Кажется, он еще из кружков Бруснева… Проверить!»
Рассказ Николая Иванова и Фени Норинской (Константин большей частью молчал) поначалу возбудил в нем чувство досады. Потом пришла торжествующая уверенность: ничего у Сибилевой не получится! На общих призывах да на приятном обхождении далеко не уедешь. Походят друг к другу, присмотрятся да и расстанутся. Но могут не расстаться. Главное, не попались бы на заметку охранке: за народовольцами они покуда больше охотятся. Террористы! Заговорщики! Романтики революции!.. А того в полицейском управлении понять не могут, что нынешние романтики не ровня прежним. Помельчали. Обкатались. И теперь отвлекают рабочих от настоящей политической борьбы, а не приближают к ней. Пестовать бы властям их надо, лелеять, а не ловить. Сея смуту, они же и взрывают ее изнутри, приспосабливают к интересам буржуазного порядка, уводя в сторону косметических преобразований…
— А что вы хотели передать? — полюбопытствовала Фепя.
Петр достал несколько отгектографированных им листков.
В переводе с греческого «гекто» означает «сто». Сто графических оттисков. У Петра едва-едва сорок получилось…
Массу для гектографа пришлось делать дважды. Первый раз она вышла слишком крепкой, чернила не приставали. Чертыхаясь, Петр растопил куски желтого студня, плеснул пять больших ложек глицерина, вновь заполнил цинковую коробку. С нетерпением ждал, пока масса охладится, станет упругой. Выжег горящей лучиной пузырьки с ее поверхности…
На одном листе текст не поместился, пришлось раствором соляной кислоты снимать остатки чернил и тискать продолжение. Снова в сорока экземплярах. Зато какую радость испытал Петр, получив эти первые оттиски! Слова и снова вчитывался в текст, который и без того успел выучить наизусть. Потом, загасив лампу, положил листки рядом, чтобы ощущать их щекой, вдыхать сладкий запах столярного клея, глицерина, анилиновой краски, из которой готовились чернила, уксусной кислоты, бумаги и еще чего-то приятного, убаюкивающего. Он чувствовал: пришло настоящее дело. Не слова, не разговоры, а дело, ради которого не жаль и собственной жизни…
Для первого раза Петр откопировал вопросы к рабочим, которые составил Ульянов. Петра всегда удивляла манера Старика никогда не откладывать задуманное, все делать быстро, основательно, не разбрасываясь, бить в одну точку. Всего десять дней прошло после той рождественской ночи, когда Владимир Ильич высказал решение составить памятку, которая помогла бы глубже проникнуть в заводскую жизнь, воздействовать на нее, направляя стихийные протесты в определенное русло. И вот памятка написана. Теперь и отгектографирована.
Ульянов торопится, заставляя торопиться и других. С ним всегда интересно, хотя и трудно. Не всем понятна и посильна его гонка. Иные не выдерживают. Их начинает раздражать сначала стиль его работы, жизни, а потом — мысли и умение заглядывать далеко вперед. Личное берет верх над общим…
Но ведь у каждого в борьбе свое место. Каждый делает то, что ему по силам, по уму, по таланту. За Ульянова никто не совершит того, на что способен он. Однако его способности еще умножатся, если присоединить к ним свои…
Отец учил Петра: «Умей, сынку, идти поперед другими. Но меж друзей не стремись в первые: силен не только тот, кто толкает, а и тот, кто допомогает. Случится — толкай, но больше головному человеку допомогай…»
Ульянов — головной человек.
Интересно, как оценят его памятку сами рабочие?
— Толково! — одобрил литейщик, дочитав до конца. — Только вопросов много. А внутри каждого — еще вопросики вставлены. Тут если на все отвечать, роман получится.
— Значит, будем писать романы, — сказал Петр.
Газетчики — народ впечатлительный, на язык бойкий. Перемена погоды в январе пробудила в них страсть к броским краскам.
«В плену у сиежпого кризиса!» — писали одни.
«Пещерное нашествие снега! — вторили другие. — При нехватке лошадей и людей для вывозки его — это сущее бедствие…»
«Снежный туман посрамил даже электричество, — восторгались третьи. — Благодаря ему встретились и обнялись злейшие враги!»
Четвертые сообщали: «Общество конно-железных дорог повергнуто в панический страх. На город брошена грозная армия метельщиков. К восьми утра они очистили черту города, лишь охтинский путь до обеда оставался непокоренным редутом».
«Мороз, дикие ветры, метели! О них мы узнаем по синим флагам на пожарных каланчах. Только для гимназистов синие флаги — символ благополучия, можно не идти на занятия», — шутили пятые.
Вот Ульянов и предложил:
— А не обсудить ли нам на очередной встрече снежный кризис, туман, который помогает обниматься с врагом, а заодно — брошюру «Об агитации»? Поскольку такое требование исходит от Михаила Александровича Сильвина, синий флаг гимназического благополучия справедливо будет поднять над домом, где он снимает квартяру вместе с Анатолием Александровичем Ванеевым…
Так и решили.
В назначенный день на петербургских каланчах не было синих флагов, зато повсюду на улицах горели костры. Возле них грелись дворники, извозчики, городовые. Ветер срывал с красных головешек искры, уносил прочь.
Идя по улицам, Петр старался, чтобы искры не задели его одежды. Ему уже приходилось видеть лошадей с горящими хвостами и гривами, людей, превращенных в живые факелы.
В наиболее людных местах установлены благотворительные палатки — с самоварами, булками. Едва начались январские морозы, княгиня Барятинская распорядилась открыть против своего дома чайную — для бедного люда. Об этом с торжеством сообщила газета «Гражданин». И теперь такие чайные в городе не редкость.
