— Как можешь ты, женщина, судить о таких вещах, как измена или верность любимому? Что ты вообще знаешь об этом? Да способна ли ты сама на большую любовь?
Я задыхался от чувств, вызванных ее неосторожными предупреждениями, но сам почему-то все же продолжал пожирать глазами прелести, которыми так щедро наделил ее Всевышний.
Она медленно открыла глаза, но в них не было того, чего я с беспокойством опасался увидеть, уже окончательно взяв себя в руки: в них не было слез, напротив, ее глаза пылали страстным огнем библейской грешницы.
— О, мой Бог, — не проговорили, а тихо прошептали ее нежные губы. — Где же ты был все эти годы? Как же долго я ждала тебя, мой необузданный зверь, дикарь, чудовище! Ты даже не представляешь себе, как я тебя люблю, Заур!
Меня тронула такая душевная откровенность и сила ее чувств. В эту ночь мы больше не сказали ни единого слова. Мы забылись, нежно прижавшись друг к другу.
Ближе к утру, насладившись райским изобилием, которое Всевышний ниспослал мне в счет предстоящих мук и страданий, а по-другому я и не мог воспринять этот Божий дар, я корил себя за то, что не был с нею откровенен и лгал, как последнее ничтожество, клявшись во взаимности. Но как мог я, смертный и грешный человек, в час райского блаженства любви оттолкнуть это воплощение женского идеала и сознаться в обратном? Разве кто-нибудь из нас способен на такое?
Думаю, что нет. Такова, к сожалению, природа мужчины. Разве есть оправдание лжи и лицемерию, да еще в самых что ни на есть святых чувствах — в любви женщины? Но мы, мужчины, эти оправдания все же находим, причем каждый по-разному.
Но хоть я и не мог любить Ларису так, как любил другую, она мне очень нравилась, постоянно чем-то восхищая и удивляя. Сам не знаю как, я растаял в лучах ее любви и соблазна, словно догоревшая под утро свеча, зажженная на ночь и забытая счастливыми любовниками. Да, я позабыл о тех, о ком должен был помнить, несмотря ни на что, но, видит Бог, позабыл лишь на время.
Ларису не настораживало ни то, кто я, ни то, что я нахожусь в побеге, ни что либо еще. Она знала меня слишком давно, целых десять лет, с тех самых пор, как получила письмо из лагеря от подруги, подробно рассказавшей ей обо всем.
Незадолго до того, как Валерию посадили в тюрьму, Лариса вышла замуж за красивого молодого человека, но прожила с ним недолго, около года. Потом она случайно узнала о том, что ее муж — гомосексуалист. Это оказалось страшным ударом по ее гордости и самолюбию.
С тех пор она не просто ненавидела мужчин, она презирала их всех до одного, и, лишь изредка получая письма от подруги из Германии и отправляя ей мои, которые я переправлял ей откуда придется, Лариса невольно столкнулась с тем, что до поры до времени было для нее скрыто. (Она призналась мне, что читала мои письма, когда, распечатывая конверты, перекладывала их в другие для отправки в Германию.)
Страшные слова «тюрьма», «лагерь», «вор» резали ее слух и порой даже приводили в ужас. Когда же она узнала, что меня приговорили к смертной казни, то прибежала к Харитоше и вместе с Леной плакала навзрыд так, как по единственной любви. И это при том, что она видела меня всего лишь раз в жизни, да и то всего час, не более.
Она была по-настоящему цельной натурой, которая в жизни своей никогда и ни в чем не удовлетворялась половиной. Все или ничего — ее девиз. Под этим она подразумевала преданную и ни с кем не делимую любовь, а все остальное, что обычно сопровождает человека в жизни, у нее уже было, да и вообще жизненные блага интересовали ее в последнюю очередь. Душа этой женщины для меня пока оставалась загадкой, но это нисколько нам не мешало.
— А я и не надеялась, что ты сразу же поймешь меня, Заур, — мило улыбаясь, сказала мне Лариса. — Недаром же говорят, что чужая душа — потемки. Придет время, и ты поймешь все, но это произойдет не раньше, чем наши души соединятся.
Ну что ж, на том и порешили. Я тоже в свою очередь поведал ей о том, с чем сопряжена была моя жизнь — жизнь вора и бродяги. Умолчал лишь о последней делюге, впрочем, я не рассказал бы о ней даже родной матери, если бы та была жива.
Я остался жить в хате ее брата, но никто, кроме Харитоши с Леночкой, об этом не знал. Несколько дней мне потребовалось на то, чтобы написать три жалобы. Одну — генеральному прокурору СССР, две другие — в прокуратуру РСФСР и министру внутренних дел СССР. В каждый из конвертов я вложил по фотографии, которые приберегла моя прозорливая супруга.
Первоначально план мой был таким: написать жалобы, повидаться кое с кем в Москве, побывать на могиле матери, увидеть отца и дочь, отстегнуть им немного деньжат, чтобы ни в чем не нуждались, и свалить за границу, но теперь, когда я встретил Ларису, он в корне изменился.
Она предложила мне в ближайшее время вместе с ней покинуть страну и уже оттуда наблюдать за тем, как здесь будут развиваться события. В Германии ее вскоре ждал брат. Они родились в разные годы, но день рождения у них был один и тот же — 21 марта. Дело оставалось за малым — выправить загранпаспорт, водительское удостоверение и получить визу на въезд в Германию. Но для всего этого мне была необходима московская прописка.
В общем, целый ворох неразрешимых проблем, которые я, даже имея неограниченные средства, никогда не смог бы разрешить, чего нельзя было сказать о Ларисином отце. Учитывая, какой властью обладал этот человек, какие почти неограниченные возможности он имел чуть ли не в любой сфере деятельности, для Ларисы — любимой и единственной дочери — это не было проблемой.
В самое короткое время из узбека я превратился в москвича-татарина, и теперь меня звали не Мухтор, а Руслан. Но паспорт азиата Харитоша заховал на время, мало ли что может пригодиться в будущем? Кроме всего прочего, после моего отъезда Харитон должен был слетать на денек-другой в Махачкалу, оставить немного деньжат и откровенно рассказать отцу почти все, что произошло со мной за последнее время.
Сколько раз после того, как у меня появилась такая возможность, я звонил отцу из разных городов и республик, но он так и не верил, что разговаривает со своим сыном, постоянно отвечая почти одно и то же: «Не стыдно вам издеваться над чувствами отца, положите, пожалуйста, трубку и не звоните сюда больше. Моего сына расстреляли, и его давно уже нет в живых». И лишь каким-то чудесным образом, звонком из Москвы, я смог убедить его в обратном. Так что он ждал Харитошу с нетерпением, но отъезд кореша напрямую зависел от моего.
Лариса часто гостила у брата в Гамбурге и неплохо знала саму Германию, не раз побывав в Берлине, Лейпциге, Дюссельдорфе и Мюнхене. Она была младше брата, а значит, и Валерии на несколько лет и позже закончила факультет иностранных языков МГУ. Прекрасно говорила по-немецки, неплохо изъяснялась по-английски и даже бегло говорила по-французски. И с деньгами ни у нее, ни у брата проблем не возникало. Все, что было у меня, я оставил у Харитоши. Об этом не знал никто, даже его Леночка.
