Разумеется, у танкистов могли возникнуть вопросы: позвольте, вот вы вводите нас в эту горловину, заставляете идти не оборачиваясь, отрываться, а на обоих флангах коридора идут жестокие бои. Не выйдет ли противник на наши тылы, не перережет ли наши коммуникации?
Надо отдать им должное, оба командарма этих вопросов впрямую мне не задавали. Но командование фронта считало своим долгом сказать, что они могут не беспокоиться. Потому я и оказался со своим передовым наблюдательным пунктом здесь, в самой середине пробитого коридора, чтобы держать и справа и слева угрожаемые фланги нашего прорыва, что называется, на своих плечах. Я даже хлопнул себя по плечам, так сказать, продемонстрировал в натуре, как я буду своим присутствием в центре прорыва распирать в обе стороны фланги: беспокоиться, мол, не о чем, можете действовать смело, стремительно, на предельную глубину!
Хочу повторить то, что уже говорил раньше о взаимном доверии. И Рыбалко и Лелюшенко, с которыми я провел ряд крупных операций, верили мне как командующему фронтом, а я верил им. Они знали, что я не бросаю слов на ветер, когда говорю, что тылы их армий будут обеспечены, что я сам нахожусь, и буду находиться здесь и приму все меры к тому, чтобы данное мною слово не разошлось с делом.
Вскоре после войны П. С. Рыбалко в своих воспоминаниях «Удар с юга» писал: «Мы шли вперёд в то время, как позади нас оставались ещё недобитые немецко-фашистские дивизии. Мы не боялись за наши коммуникации, так как знали, что высшим командованием приняты все меры для ликвидации этих недобитков. Фланги и тыл в продолжение всей операции были надежно прикрыты». Этими словами П. С. Рыбалко справедливо отдал должное своим соратникам по Берлинской операции командующим 5, 13 и 3-й общевойсковыми армиями.
Разговор происходил 17 апреля, на второй день наступления. А уже назавтра, 18-го, танкисты, в свою очередь, доказали, что их слово тоже не расходится с делом.
К концу 18 апреля танковая армия Рыбалко прошла за Шпрее вперёд ещё на тридцать километров, а армия Лелюшенко, встретившая в тот день не столь сильное сопротивление противника, продвинулась на сорок пять километров. И то, что оба командарма, несмотря на всю остроту обстановки, были спокойны за свои тылы, могу сказать по собственному опыту, играло немалую роль в скорости продвижения армий.
Целиком переправилась 18-го числа на ту сторону Шпрее и 13-я армия Пухова. К ней справа примкнули части Гордова, а слева — части Жадова. Попытки противника оказать нам организованное сопротивление на рубеже Шпрее окончательно провалились.
Однако в районе Котбуса, на левом фланге армии Гордова, и в районе Шпремберга, на правом фланге армии Жадова, по-прежнему шли ожесточенные бои. Именно это сильное давление противника на северном и южном флангах нашего ещё сравнительно узкого коридора больше всего и беспокоило меня, заставляло принимать самые решительные меры для разрядки положения.
А сейчас возвращаюсь к событиям, происходившим 17-го числа.
На переправе я пробыл примерно до шести часов вечера. Последний разговор с Рыбалко и Лелюшенко перед их отъездом закончился как бы сжатым выводом из всего того, что мы обсуждали: смелее вперёд, в оперативную глубину, не оглядывайтесь назад, не ведите с гитлеровцами боёв за их опорные пункты, ни в коем случае не берите их в лоб, обходите, маневрируйте, берегите боевую технику, всё время помните, что вам нужно подойти с запасом неизрасходованных сил к выполнению конечной задачи. Какая это задача, прямо опять-таки не было сказано, но они отлично понимали, что им, очевидно, придётся драться за Берлин.
Уезжая, я оставил обоих в хорошем настроении. Неплохое настроение было и у меня.
Добравшись до замка, я связался по телефону со всеми, с кем ещё надо было поговорить. Управление войсками фронта с самого начала операции осуществлялось бесперебойно, все виды связи работали устойчиво. И тут следует отдать должное генералу Булычеву, начальнику войск связи фронта, показавшему себя в этой операции с самой положительной стороны. Командармы, командиры корпусов, командиры дивизий вместе со своими оперативными группами, как правило, в эти дни управляли войсками с наблюдательных пунктов, вынесенных в боевые порядки войск, и перебоев в связи не испытывали.
Я поговорил со штабом фронта, выслушал доклады нескольких командующих армиями, ещё раз переговорил с танкистами (они сообщили, что успешно продвигаются на запад от Шпрее) и, представив картину всего происходящего, позвонил по ВЧ в Ставку. Доложил И. В. Сталину о ходе наступления фронта, о переправе через Шпрее, о том, что танковые армии начали отрываться от общевойсковых и выдвигаться глубоко вперёд в северо-западном направлении.
Какая-то дежурная немецкая батарея продолжала откуда-то издалека все с той же методичностью и с той же неточностью, что и весь день до этого, стрелять по замку, а я сидел в нем и говорил с Москвой. Слышимость была превосходная.
Надо сказать, что эта связь — ВЧ, — как говорится, нам была богом послана. Она так выручала нас, была настолько устойчива в самых сложных условиях, что надо воздать должное и нашей технике, и нашим связистам, специально обеспечивавшим эту связь и в любой обстановке буквально по пятам сопровождавшим тех, кому было положено пользоваться ею.
Когда я уже заканчивал доклад, Сталин вдруг прервал меня и сказал:
— А дела у Жукова идут пока трудно. До сих пор прорывает оборону.
Сказав это, Сталин замолчал. Я тоже молчал и ждал, что будет дальше. Вдруг Сталин спросил:
— Нельзя ли, перебросив подвижные войска Жукова, пустить их через образовавшийся прорыв на участке вашего фронта на Берлин?
Выслушав вопрос Сталина, я доложил свое мнение:
— Товарищ Сталин, это займет много времени и внесёт большое замешательство. Перебрасывать в осуществленный нами прорыв танковые войска с 1-го Белорусского фронта нет необходимости. События у нас развиваются благоприятно, сил достаточно, и мы в состоянии повернуть обе наши танковые армии на Берлин.
Сказав это, я уточнил направление, куда будут повернуты танковые армии, и назвал как ориентир Цоссен — городок в двадцати пяти километрах южнее Берлина, известный нам как место пребывания ставки немецко-фашистского генерального штаба.
— Вы по какой карте докладываете? — спросил Сталин.
— По двухсоттысячной.
После короткой паузы, во время которой он, очевидно, искал на карте Цоссен, Сталин ответил:
— Очень хорошо. Вы знаете, что в Цоссене ставка гитлеровского генерального штаба?
