Это окончательное обсуждение планов имело место 22 ноября 1741 года и проходило в глубочайшей тайне. На следующий день, 23 ноября, в императорском дворце был прием. Скрывая свою тревогу, Елизавета Петровна явилась во дворец в парадном платье – с намерением привести в ярость всех своих соперниц и обезоружить сияющей улыбкой самых злобных недоброжелателей. Подходя для приветствия к регентше, она опасалась, что та либо публично оскорбит, унизит ее, либо намекнет на ее связи с некоторыми неблагонадежными дворянами, однако Анна Леопольдовна проявила еще большую любезность, чем обычно. Вероятно, она была слишком занята своей любовью к графу Линару, в это время отсутствовавшему в столице, своей нежностью к Юлии Менгден, для которой готовила приданое, и своей материнской заботой о здоровье сына, с которого она «как настоящая немецкая мамаша» сдувала пылинки, чтобы на нее могли хоть как-то воздействовать слухи о некоем неведомом заговоре. Тем не менее, увидев свою тетушку-царевну такой ослепительной и безмятежной, Анна Леопольдовна припомнила, что Линар в последнем письме предупредил, чтобы она была очень осторожна в связи с двойной игрой Ла Шетарди и Лестока, которые, с поощрения Франции и, может быть, даже Швеции, мечтают о том, чтобы свергнуть ее с престола и отдать этот престол Елизавете Петровне. Внезапно помрачнев, Анна Леопольдовна решила прибегнуть к хирургическим методам и вскрыть нарыв. Понаблюдав за теткой, которая в эту минуту уже играла в карты с несколькими придворными, Анна Леопольдовна подошла и, прервав игру, попросила Елизавету проследовать за ней в соседнюю комнату. Оставшись наедине с предполагаемой заговорщицей, регентша бросила ей в лицо обвинения, дословно повторив все, что было написано Линаром. Елизавету словно гром поразил: она побледнела и стала растерянно бормотать слова оправдания, заверять Анну Леопольдовну в своей невиновности, клясться, что ту ввели в заблуждение, говорить, что ей дают плохие советы, гнусно обманывают… Рыдая, Елизавета бросилась к ногам регентши… Последняя была сильно взволнована: девушка явно была искренней, вроде бы от души каялась, – и Анна Леопольдовна, в свою очередь, разрыдалась. Вместо того чтобы поссориться, женщины обнялись и, мешая вздохи и слезы с клятвами в вечной любви, что-то лепетали, успокаивая одну другую. В общем, расстались они к концу вечера, как сестры, которым удалось избежать опасности, равно грозившей им обеим.
Иначе отнеслись к донесшимся до них слухам об этом свидании приверженцы той и другой. Они восприняли сведения как сигнал к безотлагательным действиям. Несколько часов спустя, ужиная в знаменитом ресторане, где можно было приобрести не только голландские устрицы, но и парижские парики, а кроме того, известном как место встречи лучших информаторов столицы, Лесток от некоторых хорошо осведомленных доносчиков узнал, что Остерман отдал приказ удалить из Санкт-Петербурга преданный царевне Преображенский полк. Предлогом для такой внезапной передислокации армии стало неожиданное развитие военных действий в русско-шведской войне. На самом же деле это был один из многих способов лишить Елизавету Петровну надежнейшего крыла при подготовке государственного переворота.
На этот раз был брошен прямой вызов, и следовало опередить противника. Наплевав на протокол, заговорщики тайно собрались прямо в императорском дворце, в покоях царевны. Здесь присутствовали самые главные из них – они окружали Елизавету Петровну, которая была ни жива ни мертва. Рядом с ней находился и Алексей Разумовский, решившийся, наконец, высказать свое мнение. Подытоживая обсуждение проблемы, он заявил своим прекрасным зычным голосом церковного певчего: «Промедление приведет к большому несчастью! Душа моя чует в таком случае великие возмущения, разрушения, а может быть, и гибель родины!» Ла Шетарди и Лесток громкими криками поддержали Разумовского. Отступать было некуда. Прислонившись к стене, Елизавета Петровна вздохнула и произнесла нехотя: «Ну, хорошо, раз уж меня так приневоливают…» Не закончив фразы, она жестом показала, что покоряется судьбе. Не теряя ни минуты, Лесток с Ла Шетарди принялись распределять роли: надо, чтобы Ее Высочество лично показалась у гвардейцев, чтобы вернее заставить их идти за собой. Как раз в это время депутация гренадеров Гвардии во главе с сержантом Грюнштейном явилась в Летний дворец и попросила царевну принять их. Эти люди подтвердили, что ими тоже получен приказ отправиться на российско-финляндскую границу. В таких условиях заговорщики просто обязаны были победить, и с каждой потерянной минутой у них оставалось все меньше шансов. Поставленная перед необходимостью принять самое важное в своей жизни решение, Елизавета удалилась в спальню.
Прежде чем шагнуть в неизвестность, она встала на колени перед иконами и дала обет в случае успеха отменить во всей России смертную казнь. В соседней комнате ее сторонники, собравшись вокруг Алексея Разумовского, негодовали из-за этой задержки. Не пожелает ли Елизавета снова переменить мнение? Не в силах больше терпеть, Ла Шетарди отправился в свое посольство. А когда на пороге спальни показалась смертельно бледная, но прямая и надменная царевна, Арман Лесток вложил ей в руки серебряный крест, произнес несколько ободряющих слов и надел ей на шею ленту ордена Святой Екатерины. Затем – подтолкнул Елизавету к выходу. Сани уже ждали у подъезда. Елизавета уселась в них рядом с Лестоком; Алексей Разумовский и Салтыков устроились в других санях, а Воронцов и Шувалов поехали верхом. За ними двигался Грюнштейн во главе десятка гренадеров. Вся компания глубокой ночью приблизилась к казармам Преображенского полка. Воспользовавшись короткой передышкой у французского посольства, Елизавета хотела найти своего «сообщника» Ла Шетарди, чтобы предупредить его о том, что близится развязка. Но секретарь сообщил, что Его Светлости нет на месте. Догадавшись, что это дипломатическое отсутствие, чья цель – обелить посланника в случае провала, царевна не стала настаивать и удовольствовалась тем, что попросила атташе посольства передать Ла Шетарди: она-де «идет за славой под эгидой Франции». И тем больше ее заслуга высказать это громко и ясно, что французское правительство недавно отказалось дать ей две тысячи рублей, которые она просила при посредничестве Ла Шетарди.
Когда заговорщики прибыли к казармам, у них произошла стычка с часовым: его не успели предупредить, и он из лучших побуждений поднял тревогу. Быстрый как молния Лесток одним взмахом кинжала пропорол барабан, а гвардейцы Грюнштейна кинулись в казарму – известить товарищей о патриотическом действии, которого от них ждут. Офицеры, расквартированные в городе, неподалеку от казарм, были также подняты по тревоге. В течение нескольких минут образовалось воинское соединение из многих сотен человек, и вот уже – «Оружие – к ноге!» – все они выстроились во дворе казармы. Собравшись с духом, Елизавета вылезла из саней и обратилась к солдатам ласково-повелительным тоном. Речь она подготовила заранее.
