Огромное внутреннее удовлетворение пришло к нему и летом 1956 года после доклада в Харуэлле о первых советских работах но управляемому термоядерному синтезу. Мировая пресса откликнулась на доклад русского профессора почти таким же потоком статей и публикаций, как и после первого атомного испытания в Советском Союзе.
Вперед и только вперед — было его девизом. С открытым забралом этот мужественный и обаятельный человек вел к вершинам своей пауки армию ученых, инженеров, десятки исследовательских организаций и заводов. Менее полутора десятилетий разделяют пуск первого атомного реактора и последний час жизни ученого. Но каждый, кто работал рядом с ним или под его руководством, запомнит эти годы как самые счастливые.
Хочу со слов Марии Николаевны Харитон рассказать о последних часах жизни Игоря Васильевича в подмосковном санатории «Барвиха» в тот роковой день 7 февраля 1960 года.
Игорь Васильевич приехал в «Барвиху» навестить Харитонов в воскресенье утром. Он был в отличном настроении. После взаимных приветствий прошелся несколько раз по комнате и, увидев в углу приемник, нажал одну из кнопок. Раздались звуки старого вальса. Курчатов спросил:
— Мария Николаевна, как вы думаете, сколько лет мы знакомы?
— Лет тридцать, Игорь Васильевич. В одном доме на Ольгинской в Ленинграде десять лет прожили — с 1931-го по 41-й.
— А когда мы с вами последний раз вальсировали?
— Право, не помню.
— Так давайте потанцуем...
Вероятно, в это время уже действовал хронометр обратного счета, который столько раз слышал Курчатов во время испытаний: осталось 15 минут, осталось 14 минут. Но никто из присутствующих не слышал этот страшный счет.
Они делают несколько па у стола. Музыка кончилась. Игорь Васильевич подводит свою даму к креслу. Он говорит:
— Знаете, Мария Николаевна, какое я испытал позавчера наслаждение? Еду в пятницу по улице Герцена и вдруг вижу около консерватории большую афишу. Дают Реквием Моцарта. Не слышал этой поразительной музыки еще с Ленинграда. Останавливаю машину, иду в кассу. Никаких билетов, разумеется, нет. Я — к администратору. «Что вы, за три недели до концерта все моста распроданы». Достаю документы, нажимаю. Выбил все-таки билет в шестом ряду. Какая это нечеловеческая, неземная музыка! Одно «Лякримозо» чего стоит! Нет ли у вас пластинок этого музыкального чуда?
— Конечно, есть.
— Когда вернетесь в Москву, обязательно позвоню и пришлю за ними. Очень хочется еще раз послушать.
И вдруг, совсем озорно:
— Мария Николаевна, пожалуйста, помогите решить половой вопрос.
— Какой, какой, Игорь Васильевич?
— Никак не могу выбрать линолеум, чтобы застелить пол в новом лабораторном зале. Хочу посоветоваться с вами...
И тут же из портфеля на стол вытряхиваются разноцветные квадратики линолеума.
Курчатов надевает пальто, берет под руку Харитона: «Давайте, Юлий Борисович, погуляем немного и поговорим о делах...» А хронометр неслышно продолжает отстукивать последние минуты.
Они выходят в парк. День морозный, солнечный. Голые ветки деревьев припорошены сверху снегом. Игорь Васильевич выбирает скамейку и смахивает снег для себя и Харитона.
— Вот здесь и посидим.
Юлий Борисович начинает рассказ о результатах последних исследований. Всегда живо реагирующий Курчатов почему-то молчит. Внезапная тревога охватывает Юлия Борисовича. Он быстро поворачивается к Игорю Васильевичу и видит, как у него стекленеют глаза. «Курчатову плохо!» — громко кричит Харитон. Прибегают секретари, врачи. Поздно. Маленький сгусток крови перекрыл просвет сердечной артерии. Хронометр обратного счета достиг нулевой отметки. Остановилось сердце, прекратилась работа мысли.
Игорь Васильевич прожил всего 57 лет, куда меньше средней продолжительности жизни...
Вклад Курчатова в создание и развитие советской атомной науки, как и вся его жизнь,— подвиг, быть может, единственный в своем роде.
АКАДЕМИК ЮЛИЙ БОРИСОВИЧ ХАРИТОН
Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
До сущности протекших дней,
До их причины.
До оснований, до корней,
До сердцевины.
Б. Пастернак
В последние годы опубликовано много книг и статей, посвященных биографии и работам Игоря Васильевича Курчатова. Сведения о научной деятельности и исследованиях Юлия Борисовича Харитона освещены в печати гораздо более скупо.
Жизненные принципы и нравственные категории, такие, как высочайшее чувство ответственности за порученное дело, бескорыстная преданность науке, душевная чистота, доброжелательность, целеустремленность, которыми руководствовались Курчатов и Харитон в жизни и работе, совпадали. В основе их отношений лежало огромное уважение и доверие друг к другу. Знакомы были они с 1925 года. В 1939 году молодые ученые становятся членами Урановой комиссии Академии наук СССР, которой руководил академик В. И. Вернадский. В 1943 году, когда была организована Лаборатория № 2, Курчатов привлек Харитона к работе над атомной проблемой.
С самого начала И. В. Курчатов, наряду с общим руководством, возглавлял работы по ядерным реакторам и получению и обогащению ядерного горючего. Вопросы, связанные с конструкцией и действием атомной бомбы, были поручены Ю. Б. Харитону. На протяжении первых 13 лет он был не только научным руководителем, но одновременно и главным конструктором. Очень удачным оказалось сочетание этих двух замечательных ученых и организаторов науки.
Внешне они были совсем разные. Игорь Васильевич высокий, богатырского сложения. Харитон небольшого роста, аскетически худой, очень подвижный. Одна из первых моих встреч с Юлием Борисовичем произошла в длинном коридоре московского института. Кто-то назвал мою фамилию. Я обернулся и увидел бегущего ко мне человека, почти мальчика. Подумалось — наверно, студент. Ото был Юлий Борисович,
Он был младший в семье известного петербургского журналиста Бориса Осиповича Харитона. Когда он родился, старшей сестре Лиде было 5 лет. Средней, Ане,— 3 года. Семья занимала три маленькие комнаты в мансарде семиэтажного дома на улице Жуковского. В доме была странная лестница, марши которой отделялись перегородками друг от друга. Анна Борисовна вспоминает: «В 1916 году у нас случился пожар. Загорелось помещение где-то на третьем этаже. Дым повалил прямо к нам в мансарду. Двенадцатилетний Люся (так в семье называли Юлия Борисовича) не растерялся, намочил под краном полотенца, дал их мне с Лидой, чтобы дышать сквозь мокрую ткань, и вывел по лестнице, полной дыма, во двор».
