«28 июня. Туман, мокрый снег и отсутствие видимости целый день... Незадолго до полуночи гудение движка, шелест поземки по КАПШу и эстрадные мелодии, магнитофон в буровой палатке. Побили рекорд, с чем поздравил Виктора. Дошли до 181 м. Скорей бы. (...) Прозрачный, как хрусталь, лед без пузырьков с редкими минеральными включениями. На солнце пузырьки вокруг них тут же заполняются грязной водой. Гастрономический этюд — вода из керна минерализована.
29 июня. Сплошной молочный кисель практически целый день, при слабом ветерке или безветрии. Остановились на 197 м — не хватило кабеля».
Пора подумать о возвращении. Ухожу на несколько километров вниз по леднику — собственными следами намечаю трассу будущего отхода, если вертолеты не смогут прилететь из-за тумана. Тогда мы дождемся вертолет или катер в хижине на берегу Грен-фьорда, но это запасной вариант, на всякий случай... Внизу за завесой тумана рев потоков — полярная распутица набирает силу.
Последние дни каждый метр давался тяжелым трудом, напряжением всех сил. Дно ледника где-то совсем рядом. Керны загрязнены настолько, что не годятся для питьевой воды. 30 июня — двести один метр! Вчера у Виктора летело все — лебедка, кабели... Кажется, техника тоже выдохлась. Если дно рядом, отбор керна уже не имеет смысла, достаточно нащупать донышко иглой — специальным зондом, который протаит оставшийся слон льда и упрется в коренные породы.
Постепенно начали подготовку к эвакуации — обозначили площадку для вертолета, откопали КАПШи, перенесли образцы в более подходящее место. В Баренцбурге ждут только погоду — стараюсь не думать о ней.
1 июля уперлись иглой в ложе ледника. Двести двенадцать и шесть десятых метра. Все!
Виктор выбрался из палатки осунувшийся и необычно молчаливый, безучастно принимал поздравления. Все понимали, что это — лишь полдела, только необходимый этап на пути к дальней цели, где последнее слово за лабораторией Матти.
В августе — сентябре 1975 года — уже после того как мы закончили на ледоразделе бурение,— во французском городе Гренобле в рамках проходившей тогда XVI генеральной ассамблеи Международного союза геодезии и геофизики состоялся симпозиум по теме «Изотопы и примеси в снеге и льдах». Было представлено семьдесят докладов, из них семь принадлежали советским ученым. Большая часть советских докладов обобщала данные, полученные в Антарктиде и Гренландии, но эти обобщения в равной мере отражали наблюдения, проведенные на ледниках Советского Союза и Шпицбергена. Докладчики особо подчеркивали, что «изотопные анализы ледяного керна из глубоких скважин и фирна из поверхностных слоев ледников принесли за последнее десятилетие принципиально новые данные о современном и прошлом режиме ледников и ледниковых покровов». Отсюда следует, что «в ближайшие 5—7 лет изотопная гляциология будет оставаться передним фронтом науки».
То, что изотопная гляциология сказала «новое слово», не вызывает сомнения. Свидетельство и доказательство тому — наша работа на Шпицбергене. Точнее говоря, исследования Матти Пуннинга, проведенный им уже в Таллине изотопный анализ образцов керна из нашей ледораздельской скважины, давшейся нам с таким большим трудом.
Пуннинг зарегистрировал радиоактивность этих образцов — так называемый β-распад, суть которого — в радиоактивных превращениях атомных ядер с испусканием электрона и антинейтрино, либо позитрона и нейтрино. Радиоактивный лед? Почему? Объяснение простое: лед и фирн накопили (аккумулировали) в себе радиоактивные изотопы (в основном цезия и стронция), образовавшиеся в результате произведенных в атмосфере атомных взрывов — еще до того, как испытания атомного оружия в атмосфере было запрещено международным соглашением, — и разнесенные атмосферной циркуляцией по всему белому свету.
Радиоактивные осадки даже с учетом просачивания (фильтрации) талой воды с одного годового слоя в другой, нижележащий, довольно четко обозначили горизонты по времени проведения взрывов. На ледоразделе эти маркирующие горизонты в 1975 году располагались на глубине шестнадцать, десять и шесть метров, что соответствует трем временным периодам испытания атомного оружия в атмосфере — 1955 (1953), 1959 и 1963 годы. После 1975 года маркирующие горизонты опустились под толщу фирна и льда еще больше, все равно обнаружить их методом анализа на радиоактивность несложно и теперь, спустя десяток лет.
Тогда же Пуннинг и его сотрудники подсчитали среднегодовое количество осадков, накопившихся на маркирующих радиоактивных горизонтах (за верхнюю границу была взята, естественно, поверхность ледораздела на 1975 год). Для нас было большим подарком то, что данные, обретенные с помощью самых наиновейших физических методов, практически совпали с теми, что мы получили в 1966—1967 годах, пользуясь «дедовским способом», то есть путем обыкновенного замера в шурфах. Должен, однако, сказать, что подобное совпадение бывает далеко не всегда. Когда другая лаборатория провела аналогичный расчет (с той разницей, что маркирующим изотопом стал для нее кислород-18, стабильный «вариант» обычного, самого распространенного кислорода с атомной массой 15,9994), то прошлая и нынешняя оценки разошлись примерно на одну треть. Прямо сказать, многовато. И чем такое расхождение объяснить — неизвестно: то ли отнести его на талые воды, своей фильтрацией «смазавшие» всю картину, то ли на счет какой-то неведомой нам особенности формирования изотопного состава самих осадков...
Интересные результаты принес Пуннингу анализ образцов по содержанию в них минеральных примесей и взвесей. Оказалось, в частности, что в них много СО2 и НСО3. А еще больше — прямо-таки аномально больше! — была в них концентрация ионов хлора. Правда, это относилось не ко всем без исключения образцам, а только к тем, которые были извлечены с двадцати двух, сорока пяти и ста двух метров. По данным изотопного анализа, эти горизонты сформировались соответственно в 1949, 1914 и 1790 годах. Почему же они оказались излишне «хлорированными»? За ответом придется, по всей вероятности, обратиться к современным представлениям об обмене веществ, участниками которого являются атмосфера и земная поверхность, в данном случае поверхность морей, прилегающих к архипелагу. Это значит, что высокую концентрацию ионов хлора, которых, как известно, много в морской воде, можно объяснить особыми условиями в Арктике в те годы, когда формировались горизонты. Что же это за особые условия? Отступившие от архипелага далеко на север морские льды увеличили площадь водной поверхности, следовательно, больше морской влаги, содержащей ионы хлора (кстати, не только его, но и ионы натрия, магния, кальция), стало поступать с испарениями в атмосферу, а затем выпадать в виде осадков, питающих ледники. Такое объяснение образования необычайно «хлорированных» горизонтов подсказывает и способ проверки дат, полученных на основе изотопного анализа: надо обратиться к литературным источникам и по ним установить, происходило ли тогда в Арктике нечто подобное или нет. Если нет, значит даты придется откорректировать; если да, то это лишь повысит авторитет и метода, с помощью которого даты были вычислены, и ценность исходных данных — практически ценность всей нашей работы.
