— Ты даже представить себе не можешь, как часто я так себя веду. Это синдром потерянных ключей. Но раньше, когда ты терял ключи, ты же не думал, что это последствие мозговой травмы, ты просто терял ключи. А сейчас ты просто проверил, закрыта ли калитка.
Это его немного успокоило, и он отправился в душ. А мне пришлось везти девочек на обещанную прогулку.
Если я сажусь на скамейку помечтать, то делаю это именно для того, чтобы помечтать. Я уселся на скамейку перед нашим домиком, взглянул на горы и приготовился расслабиться. Минди с девочками были чем-то заняты, вот я и вышел один.
Я дышал глубоко и ровно, готовился к тому, что мысли унесут меня куда-нибудь далеко. Но ничего не происходило. Я уставился на горы, на лес, попытался расфокусировать зрение, но никак не мог впасть в нужное состояние. Я думал о том, где мы, чем занимаемся, почему мы здесь. Думал о том, кто сидел на этой скамейке до меня и любовался тем же пейзажем. Мысли никуда не уносились. Они как преданная, но прилипчивая собака, возвращались к ноге и спрашивали, куда им отправляться дальше.
Я посмотрел на дерево перед собой. Я знал, что у него есть корни, которые уходят глубоко в почву, получают там питательные вещества и влагу для ствола. А листья улавливают солнечные лучи, и зеленые они потому, что это облегчает процесс фотосинтеза. Но в этом дереве не было ничего фантастического или мистического.
У меня не получалось мечтать. Эта мысль завладела мной целиком, перекрыла все другие. Я казался себе слабее — просто потому, что не мог сделать такой обычной вещи. Я потерял способность мечтать и, возможно, не обрету ее снова.
Больше всего я боялась вечеров. Уж не знаю, усталость или скука были тому причиной, но по вечерам Ричард часто бывал в дурном расположении духа. Телевизор он смотреть не мог, потому что, если там показывали что-то неприятное, ему приходилось выходить. Обычно по вечерам мы играли в карты или листали журналы. Ложились мы обычно через час после девочек.
По утрам Ричард долго валялся в постели. Как-то раз за завтраком он вдруг отложил вилку.
— Ты в порядке? — спросила я, заметив, как он напрягся. — Что случилось?
Он был непохож сам на себя. Лицо посерело, он словно состарился лет на десять. Увидав его таким на улице, я бы его не узнала. Через мгновение все прошло. Он объяснил, что на него в один миг навалилось с десяток разных ощущений — из глубин души.
Я поняла: нам напомнили, что предстоит трудный путь. Очень трудный. Но мы были готовы все преодолеть.
Снаружи кто-то был. Я был в этом совершенно уверен. Я осторожно выглянул в окно. Колея, проходившая перед домом, сворачивала вправо. Но я никого не увидел. Иззи и Уиллоу мирно играли у камина. Я сидел на полу рядом с ними, но, услышав, как подъехала машина, вскочил. У меня было инстинктивное желание защитить их.
— Пап, что такое?
— Да я просто смотрю, как идет дождь.
И тут я увидел на дороге фургон. Старый зеленый фургон. Я отодвинулся от окна. Фургон остановился перед нашим домом.
— Пап, что ты делаешь?
— Просто смотрю, что там происходит.
Я вдруг рассердился. Как Минди могла оставить меня одного? Я не готов был брать на себя ответственность и следить за детьми. Я покосился на силуэт водителя у фургона. В упор я на него не смотрел — боялся, что он меня заметит. Я понял, что он направляется к нашей двери. Если он решит, что дома никого нет, то уйдет. И тут хлопнула крышка почтового ящика. Если он оставил письмо, значит, уйдет. Я выдохнул. Но злиться продолжал — на то, что меня оставили одного, на свой страх. Иззи с Уиллоу так и играли у камина. Я поплелся к ним.
— Ну, девочки, как дела? Покажите, что у вас получилось.
Девочки стали показывать мне свои раскраски, рассказывать что-то, и моя злость прошла. Осталась только грусть.
На вторую неделю запас продуктов стал иссякать, и мне надо было его пополнить. Девочек я могла взять с собой.
Но Ричард был против.
— Что за глупость? Я отлично присмотрю за девочками. Ты поезжай в магазин, отдохни от нас. — Он старался говорить рассудительно, но слова его звучали неубедительно. Я не хотела оставлять его одного с девочками, но он настаивал. И пообещал, если возникнут проблемы, позвать нашу повариху.
Я села в «лендровер», помахала им на прощание рукой. Следующие пятьдесят семь минут я волновалась непрерывно. А когда вернулась, была счастлива увидеть, как они мирно играют в гостиной. Но Ричард больше выдержать не мог и, как только я появилась, скрылся в спальне. Я принесла ему чаю.
— Ну, как все прошло?
— Ох, Минди… — Голос у него дрогнул. — Это очень страшно — оставаться с ними, отвечать за них. — Он помолчал и, чтобы утешить меня, добавил: — Но все равно было здорово. Мы отлично провели время. Я немного устал, вот и все.
— Не надо было мне уезжать. — Он испытал стресс, и я себя в этом корила.
— Нет, Минди. Я же их отец. Мне просто надо привыкнуть.
Он был расстроен. Эта ситуация напомнила ему о том, что он может не все.
— Ложись и поспи. Через пару часов я тебя разбужу. Ты — молодец. Правда, молодец.
— Да, я знаю, только терпеть не могу, когда становлюсь таким.
Я прилегла с ним рядом.
— Ты каждый день набираешь силу. Мы справимся, обязательно справимся.
— Правда? — с сомнением в голосе спросил он.
— Ну конечно! После таких испытаний мы станем только крепче, сильнее. Такими же, какими были, только лучше.
— Как же я тебя люблю.
— Я тоже тебя люблю. — Я нежно его поцеловала. — А теперь спи давай.
Потихоньку сгущались сумерки. И вдруг я увидела в окно огромного оленя — всего футах в восьмидесяти от нашего дома. Олений рев мы слышали каждый вечер, а вот оленей близко не видели. Я хотела разбудить Ричарда, но передумала. Еще несколько минут мы с девочками любовались дивным созданием, а потом олень растворился во тьме.
На следующий день нам предстояло отправиться домой. Мы собрали вещи, и сумки стояли по всему дому. Я решил в последний раз пробежаться. Присел на корточки, надел кроссовки. В этом месте было все, что нам нужно. Мы наслаждались покоем, смогли снова почувствовать себя семьей. А еще я понял, как сильно я пострадал. Каждый вечер, вспоминая прожитый день, я думал, каким слабым был утром и как улучшилось за день мое самочувствие. На следующий день я замечал новые улучшения. Но сейчас было не время предаваться мучительным размышлениям. Я отправлялся на пробежку — хотел в последний раз насладиться удивительной красотой гор и лесов.
