Киев тогда я не увидел: он был скрыт от нас громадой разрушенного вокзала. Да и зачем голодному и измученному пацану его надо было особенно разглядывать? Разве тогда, возле взорванного вокзала одного из разрушенных городов, можно было представить, что всего через пять лет этот прекрасный город станет мне родным, наполнится дорогими друзьями, и я здесь проведу целых пять счастливейших и плодотворных лет своей жизни?
Наконец подошел наш поезд. Наш вагон оказался теплушкой образца 1941 года, от которого мы уже порядком отвыкли. Быстренько, хотя и не очень, загрузились с толпой таких же бедолаг, как сами. Перрон был низкий, а пол товарного вагона – почти в мой рост. Помогали друг другу с веселыми прибаутками: до Нашего Дома оставалось чуть больше 200 километров, – это несколько часов пути! На правах первых мы заняли угол вагона; было просторно и удобно.
Поезд почему-то долго не отправляли. Затем прямо на перрон подъехал грузовик. Оттуда в наш вагон начал загружаться взвод десантников с парашютами, рациями и оружием – автоматами ППС, цинками патронов и гранатами. Вагон сразу оказался забитым до предела, а мы накрепко заперты в своем, казавшемся таким уютным, углу. Бравые десантники отправлялись в тыл врага на опасное задание (по их рассказам), были сильно навеселе и продолжили процесс увеселения в вагоне. Немедленно все женщины помоложе, в том числе мама, были окружены потрясающей, несколько настырной, галантностью. Нам предстояло узнать веселый, точнее – пьяный, лик Войны. Часа через два движения, когда на дворе была уже глубокая ночь, а наш ковчег освещали два керосиновых фонаря, веселье достигло неимоверных градусов. Мама и другие женщины с трудом отбивалась от назойливых рук, взывая к совести и чести. Тамила вжалась в угол и тихо плакала. Я старался вдвинуться между мамой и галантными вояками… Наконец, количество принятого на грудь начало переходить в качество: большинство отвалились и начали храпеть, в том числе оба "наших". Я решил использовать творческую паузу и сходить "до ветру", о чем давно уже мечтал. Кое-как выбравшись, я спрыгнул с вагона, когда поезд остановился на глухом полустанке. Возвращаясь, я попытался влезть опять в вагон, но на моем пути несокрушимой преградой встал один из не успевших захрапеть вояк. Я ему стал объяснять, что я из этого вагона. Он только покачивался, держась за перекладину в дверях. Паровоз дал гудок, лязг буферов побежал от паровоза к последнему вагону, затем поезд медленно тронулся. Я опять попытался влезть в высокий вагон. Тогда доблестный защитник Отечества лениво, но со всей силы, пнул меня сапогом в грудь. Я упал на насыпь и не мог вдохнуть несколько секунд. Сознание того, что поезд с мамой и Тамилой уходит, и я остаюсь один в ночи и неизвестно где, заставило меня вскочить. Поезд уже набрал приличную скорость. Уцепиться за товарный вагон было нереально. К счастью, в нашем поезде был один, последний, пассажирский вагон со спускающимися вниз подножками. Увы, на первой подножке уже висели два человека, и я побежал за последней, на которой был только один, точнее, – одна. Удалось ухватиться одной рукой и стать на ступеньку краешком ступни. Внезапно я почувствовал острую боль в уцепившейся руке. Это моя милая попутчица, можно сказать – коллега, пыталась меня сбить с завоеванных позиций, ударяя тяжелым двухлитровым бидоном по руке, несущей мое бренное тело. Деревенская наивность была налицо: для достижения моего сваливания следовало бить не по руке, а по голове. Я дико заорал что-то типа: "Зарежу, как собаку!!!", после чего моя спутница испуганно прижалась к двери и убрала свой смертоносный бидон. Это позволило мне закрепиться на достигнутых позициях. Дева оказалась совсем юной и толстоморденькой. Убедившись, что я ее не зарежу, она поведала мне, что страшно боится шпаны, которая совсем недавно и т. д. Услышав мою историю, немедленно прониклась сочувствием и заботливо поддерживала меня, когда я, засыпая, готов был свалиться под откос. Мы, наверное, обменялись бы визитными карточками, если бы они у нас были. На очередной стоянке я беспрепятственно влез в свою теплушку, – все вояки дружно храпели, не выставив сторожевого охранения. Парашюты и оружие можно было спокойно сгрузить с вагона… Сколько жизней отдано было из-за слабых командиров, "отрывающихся" до потери чувств вместе со своими подчиненными! Я это понял значительно позже, о чем речь впереди…
Около 10 часов утра мы выгрузились в Рахнах. Стояло погожее августовское утро. Никаких, ну – совершенно никаких, следов войны не было видно. Все дышало миром и довоенным спокойствием. Вдоль перрона сидели несколько чистеньких бабушек и торговали большими яблоками и грушами, красиво разложенными по кучкам. Неудержимо захотелось впиться зубами в эту почти забытую ароматную сочность. Последний раз мы видели маленькие зеленые яблочки на рынке в Ново Леушино. Стоила эта фруктина 30 рублей за штуку и была, конечно, недоступна. "Здесь, наверное, дешевле", – подумал я и, похрустев в кармане немногочисленными бумажками, отважно ринулся удовлетворять наши необузданные желания. "Сколько?", – спросил я, показывая на самые маленькие среди красавцев-великанов яблоки. "Два рубля десяток, сынок", – радушно ответила бабушка. Я подумал, что ослышался, и переспросил, не веря своему счастью: "Десять рублей две штуки?". "Та ни, сынку, два карбованця десяток!". Это была больше, чем фантастика. За стакан проданной черники, мы могли съесть целых пятьдесят спелых – ароматных – красивых – бесподобно вкусных – яблок!!! Мы втроем немедленно приступили к безудержному яблочно-грушевому чревоугодию, стараясь наверстать все прошлые воздержания. И некому нас было опомнить: через два часа мы уже не могли смотреть на эти удивительные фрукты…
На нанятой телеге мы ехали назад той же дорогой, которой бежали в 1941 году. Прошло чуть больше трех лет. С нами уже нет, и никогда не будет, нашего папы. Мы втроем выжили. Мы не просто стали старше, – мы стали другие…
Когда я вернусь, – засвистят в феврале соловьи…
(А. Галич.)
И мир вокруг тоже изменился, хотя здесь, кажется, что войны совсем не было. С жадностью вглядываемся в знакомые пейзажи, дома, деревья, дороги. На первый взгляд – все как было три года назад. Только небольшая зеленая станция Рахны превращена в огромный склад оружия. Рядом с железной дорогой километра два занимают непрерывные штабели стрелкового оружия, немецкого и нашего, различных боеприпасов, пушек разной величины. На платформах зенитных установок, как на карусели, катаются мальчишки. Наверное, это был не настоящий склад, а некий пункт, на который свозили все трофейное и поврежденное оружие. Эта пещера Аладдина существовала около года после нашего возвращения и почему-то никем не охранялась. Только божьим промыслом я и близкие друзья остались живы рядом с такими сокровищами. А многие погибли или стали калеками. Но об использовании военной техники и оружия в мирной жизни речь еще впереди.
