Когда, после 40-дневного отсутствия из Франции, я очутился в поезде Марсель-Париж, я был поражен выражением лиц моих спутников. Они сидели скучные и подавленные, говорили о продовольственных затруднениях, о внешней и внутренней политике — и слова их были полны глубокого пессимизма.
Я невольно провел параллель между настроением этих людей и настроением Израиля. Там — и слова иные, и лица бодрые, горящие энергией и верой в будущее. Несмотря на войну, на все тяжести жизни — оптимизм и надежда сквозят во всем… И я задал себе вопрос — почему это? Ответ немедленно явился.
Здесь, во Франции (и, вероятно, во всей Европе), люди считают, что они на краю пропасти, и в эту пропасть боятся упасть. Страх парализует их и делает безнадежными все попытки побороть притяжение бездны. Отсюда — уныние, пессимизм, иногда отчаяние. В Израиле иначе: там люди двух категорий. Во-первых, — идеалисты, но таковых сам Бог сотворил оптимистами. Во-вторых, «обломки кораблекрушения», то есть, люди, которые все испытали, были уже на дне и которым дальше падать некуда. Единственное страстное человеческое чувство, которое у них осталось, это — стремление выбраться из пропасти, начать новую жизнь. Отсюда — их потрясающая энергия и несокрушимый оптимизм, проявляющиеся во всех войнах Израиля, свидетелем которых я был[180].
Я не обмолвился, говоря о «войнах». Сейчас во всем мире говорят о войне, которую Израиль ведет с арабами и с их могущественным европейским союзником, — и только о ней[181]. Но, чтобы понять, что там происходит, надо знать, что не одну, а три войны ведут сейчас граждане Израиля. Об этих войнах я и хочу рассказать. О первой, впрочем, много распространяться не буду: это война, о которой все знают. Война кучки людей против огромной Аравии и могучего британского льва. Война, стоящая больших жертв людьми и высасывающая все средства из населения даже тогда, когда она искусственно (и очень искусно со стороны англичан) превращается в навязанную передышку. Война, показавшая изумительную духовную силу евреев и отвагу еврейской молодежи. Война, доказавшая, что евреи не те трусы и беззащитные овечки, которых можно было безнаказанно резать в Европе. Я не буду говорить о железной стойкости и об уже ставшей легендарной самоотверженности всего еврейского населения: юношей, девушек и даже стариков. Я могу только напомнить о героической защите Старого Иерусалима, в которой принимали участие подростки и седобородые старики с пейсами. Расскажу, как были взяты Сарафанд и Лидда.
В Сарафанде, самом большом и укрепленном английском лагере, было много оружия и провианта. Когда англичане должны были покинуть его (в порядке общей эвакуации Палестины), евреи пришли к коменданту и предложили продать им лагерь. Комендант согласился, назначив цену в 60.000 фунтов. Но когда на другой день евреи принесли деньги, комендант, получивший инструкцию от начальства, отказался продать лагерь. «Я дарю его арабам», — сказал он. Евреи ушли, а через несколько дней весь лагерь, с оружием и провиантом, достался им даром. Совершилась эта операция (носящая имя «операция Тарзан») следующим образом. Группа юношей, членов Пальмах, т. е. ударных батальонов[182], подкралась ночью к деревьям, окружавшим лагерь. Все это место было минировано, но, с риском для жизни, один смельчак взлез на первое дерево. Оттуда он забросил веревку с крюком на второе и, по веревке над минами, перебрался на него. Остальные последовали за ним, и так — с дерева на дерево — они добрались до лагеря, открыли огонь и забросали его гранатами. Арабы, считавшие себя в полной безопасности, не поняли, откуда это на них сыпалось, и бежали в паническом страхе.
В таком же духе было проведено взятие Лидды — самого большого аэродрома в Палестине[183]. Там тоже все подступы были минированы. Дело вели опять-таки мальчики-пальмаховцы. Бригадир, юноша 18 лет, собрал их и изложил свой план. «Лидду надо взять, — сказал он. — Действовать будем ночью. На операцию пойдут только добровольцы, она очень опасна, и пусть никому не будет стыдно в ней не участвовать. Мы сядем на дюжину Jeeps, разовьем бешеную скорость и помчимся прямо на проволочные заграждения, на мины. Одни взлетят, другие проскочут и забросают Лидду гранатами. Поняли? А теперь –
смирно!»… Группа выстраивается, дисциплина там железная. Бригадир продолжает: «Пусть тот, кто по какой-нибудь причине не пожелает пойти на эту добровольную операцию, выходит из рядов!» — Никто не двигается. — «Пусть тот, — продолжает он, — кто неспособен бросить в бою раненого товарища, друга или брата, выходит из рядов. Наша операция смертельная, мы все можем погибнуть, но дело раньше всего, о раненых мы подумаем после, если останемся живы». — Никто не двигается. — «Ну, тогда по местам!» — И все бросаются к Jeeps и летят напролом через минное поле. Два или три Jeeps взлетают в воздух, остальные врываются ураганом в Лидду и наводят панику на арабов. Лидда взята… Об этих двух операциях мне рассказывал директор знаменитой «детской республики», рассказывал со слезами на глазах, ибо в них погибло несколько его питомцев. И таких рассказов я слышал множество. Но не только молодежь там героическая — отцы достойны детей. Вот пример. В Гэве[184], одном из самых цветущих киббуцов Эмека Эздрееля[185], отец потерял на войне двух сыновей: 16 и 18 лет. Это произошло незадолго до объявления независимости Израиля. Когда день 15-го мая настал, по всей стране был устроен национальный праздник. Только Гэва к празднику не готовилась. Тогда отец пришел с утра в Vaad, то есть в комитет киббуца, и сказал: «Сегодня наш национальный праздник, отчего же я не вижу никаких приготовлений?» — «Товарищ, — ответили ему, — мы не можем веселиться, когда мы в трауре. Твое горе — наше горе». «Как? — вспылил отец, — разве не для того, чтобы праздновать этот день погибли мои сыновья? Я требую, чтобы праздник был».
И праздник состоялся… Твердость духа проявляет вообще все население. Когда войска Фарука[186] двигались на Тель-Авив, ни одному горожанину не приходило в голову бежать оттуда; все население готовилось к сопротивлению, работало на военные нужды и верило в победу[187].
Этим я думаю ограничить рассказ о первой войне, — все остальное из газет. Эта война, конечно, очень тяжелое испытание, но в огне его выковывается будущее Израиля.
Вторая война — менее «спектакулярна», но еще тяжелее первой. Это — война с природой, начатая пятьдесят лет тому назад и которая будет длиться еще полвека.
Турки и арабы за многовековое владение страной совершенно разрушили ее. Она была обезлесена, вода унесла слой плодородной земли. Остались камни, пески и болота. Осталось раскаленное небо, но исчезла вода. Первые колонисты буквально голыми руками разрывали землю. Они погибали сотнями от малярии, дизентерии, тифа, от пуль арабских бандитов[188]. Но не сдавались. Вера в свою правду поддерживала их и, фанатично преданные своему идеалу, они цеплялись за обетованную, потерянную и вновь обретенную землю. Многими могилами они усеяли Святую Землю, но и многими победами над жестокой природой могут они гордиться.
