— А из вашего выпуска мая 1942 года ЛВМУ имени Щорса много ребят осталось в живых?
— Не знаю точно, сколько выжило. Тут многое зависело от того, куда человек попал служить.
Если военфельдшером в санвзвод стрелкового или танкового батальона, то, значит, погиб, впереди было три года войны, столько в живых на переднем крае невозможно продержаться. Если попал служить в санроту полка или в артиллерийскую часть, то шансы уцелеть возрастают в разы. После войны в Калининграде встретил бывшего курсанта из нашей роты, а ныне врача-рентгенолога Виталия Богданова. В Ленинграде жил наш бывший курсант Абрамов, питерский, он прошел на фронте через штрафную роту, но уцелел и после войны стал профессором медицины. А мой незабвенный друг Юра Шляхтин был тяжело ранен в Сталинграде, комиссован по инвалидности из армии. Он вернулся из госпиталя к себе домой в Кострому и через полгода скончался, открылись старые раны…
— Как складывалась ваша жизнь после войны?
— До марта месяца 1946 года лежал в госпитале в Оренбурге. Потом стали выполнять указание Сталина о расформировании фронтовых госпиталей, и тех, кому еще предстояло долго лежать и лечиться дальше, стали переводить в госпиталя для инвалидов ВОВ. Я находился в госпитале без документов, денег после ранения не получал, хотя мне был положен полуторный гвардейский оклад, как военнослужащему постоянного состава штрафного подразделения. Из госпитальной канцелярии стали писать письма в мою часть, на полевую почту 38700, но 138-я штрафная рота сразу после войны была расформирована, и в каком архиве лежит мое личное дело? — концов не нашли. Только из архива ЛВМУ прислали бумагу, что в мае 1942 года курсант Винокур H.A. окончил училище и получил звание военфельдшера.
В Дом инвалидов мне не хотелось отправляться, и я написал письмо сводным братьям в Киев: мол, нахожусь в госпитале, на фронте оторвало обе ноги… хотел проверить их реакцию. Получаю ответ: «Приезжай. Примем в любом виде». Брат выслал на дорогу мне триста рублей, так медсестра двести рублей выкрала из моей тумбочки. Весной сорок шестого года мне дали в госпитале сумму денег, положенную при демобилизаций, выделили сопровождающего до Киева, и я на костылях поехал к братьям. Приехал к ним, сели за стол, а вечером они ждали, когда же я начну отстегивать протезы от культей…
В стране была карточная система. Прихожу в военкомат, меня спрашивают: «Жилплощадь или прописка есть?» — «Нет». — «Тогда мы не можем вас поставить на учет, а без учетной карточки пайка не получишь». Пенсия по моей группе инвалидности была по тем деньгам всего 260 рублей, на эту сумму тогда можно было на толкучке купить только две с половиной буханки хлеба.
Я пошкандыбал на костылях в Минздрав УССР, сказал, что хочу и готов работать там, куда пошлют. Предложили на выбор три области: Львовскую, Черновицкую и Ивано-Франковскую. Я выбрал Черновцы, поехал туда и стал работать фельдшером в приемном покое областной больницы.
В Черновцах я встретил девушку, которую звали Мария, и я влюбился в нее с первого взгляда.
В октябре 1946 года мы поженились и уехали в Свердловск, где еще служил в трудовой армии отец моей жены. Я стал учиться на зубного врача, подрабатывая фельдшером в школе, жена училась на фармацевта в медицинском училище, мы снимали угол в доме, в Молотовском районе города, но потом решили вернуться на Украину. В Киеве нигде не берут на работу, я пошел в облздрав, а там с меня требуют взятку, я не выдержал и явился в обком партии, сказал, что стал коммунистом на фронте в 1943 году, являюсь инвалидом войны и сейчас прошу только одно, помочь мне с работой, готов ехать в любой район, только пусть на селе меня обеспечат жилплощадью. В обкоме мне помогли, год я проработал в сельской глубинке, в Бышевском районе, потом поступил в Киевский мединститут, после окончания которого поехал работать по направлению в Калининград, где трудился главным врачом областной поликлиники до выхода на пенсию.
Алтай — моя родина
Алтай — благодатный край. Одни называют его золотым, от алтайского слова «алтын», что в переводе «золото». Другие зовут его превосходным от тюркского корня «Ал». В переводе «превосходный» или «лучший». Это лазурный край, не случайно художники видят его голубым. На территории Алтая смогли бы разместиться Московская, Ленинградская, Тверская и Тульская области и еще бы осталось место для средних европейских государств. Этот благодатный край еще с давних времен называли Российской Швейцарией. На Алтае есть все: и горные луга с зачаровывающим разнообразием, и черноземы, ни в чем не уступающие украинским, и особые леса (два ленточных бора, простирающиеся с юга на север более чем на 400 км), и реки. О реках нужно сказать особо. Обь — одна из самых больших рек Сибири берет свое начало на Алтае от слияния двух рек Бии и Катуни, которые берут свое начало с ледников Алтайских гор. Катунь не только катит воду, но и валуны до полтонны. Гудит так, что никакой шум морского прибоя с ним не сравнится. Дикая первозданная природа. На левом берегу можно видеть на водопое и оленей, и косуль, и баловство медведей. «Жемчужина, гордость Сибири, сказочный край» — так отзываются об Алтае те, кто хоть раз побывал и почувствовал его притягательную силу. Расстался я с моей малой Родиной более 60 лет назад, но, несмотря на столь продолжительный срок, душевные чувства к родному краю не только не уменьшаются, а наоборот, приобретают весомые качества. Эти строки подчеркивают то, кто ты есть, кто в тебя заложил те моральные и физические силы для служения Отечеству. Алтай — моя Родина.
Война
В конце первого полугодия 3-го курса Барнаульского педучилища я перевелся на заочное отделение и пошел работать в школу учителем. Заключительную экзаменационную сессию и экзамены сдавал индивидуально. Причина состояла в том, что в конце июня должно было состояться совещание — встреча молодых учителей. В районе я оказался самым молодым по возрасту и должен был поехать на это мероприятие. Сдав все экзамены, я вернулся в отчий дом на станцию Калманка 22 июня 1941 года. Утро было теплым, солнечным, безветренным. Люди отдыхали. Ничего, кажется, не предвещало беды. Но примерно с 12 часов (по московскому 8 утра) у начальников и их окружения сменилось настроение, и это бросалось в глаза. Власти уже знали о начале войны. Стали оповещать население о том, чтобы к 16 часам (12 часов по московскому времени) собирались у сквера вокзала на очень важное сообщение правительства. В 16 часов из установленных радиоприемников прозвучала речь Молотова (министра иностранных дел) о том, что Германия внезапно, без объявления войны напала на Советский Союз. Страшное известие. На лицах страх, озабоченность и даже удивление. Как же так, ведь есть же договор? Если 22 июня после сообщения было удивление, непредсказуемость, страх, то 23 июня на площади около школы с утра уже было множество людей. Первый мобилизационный призыв военнообязанных первой очереди. Такое продолжалось несколько дней. Потом отправлялись в армию уже партии поменьше.
