Ознакомительная версия.
У леди Порталингтон, замечательной хозяйки и моего большого друга, было чудесное жилье в Портмен-Сквер. По происхождению австралийка, она великолепно ассимилировалась в атмосфере английских традиций. Ее ланчи и обеды были знамениты: вкусная еда, безупречное обслуживание, но сама она во время этих восхитительных застолий ни к чему не притрагивалась. На летние периоды она снимала замок Сторнаузен в Шотландии, возвышавшийся над самым северным пляжем. Я приезжала к ней туда и оставалась на некоторое время. Очутившись в деревне Сторнаузен, путешественник словно переносился за пределы современного мира.
У обмазанных глиной домов, как у жилищ эскимосов, есть лишь дверь, окон нет. Жители молчаливы, просты, но учтивы. В этом внушающем уважение замке, будто сошедшем с театральных декораций, леди Порталингтон с ее несравненным даром всех устроить как можно удобнее создала удивительно душевную обстановку. Она привезла из Лондона всю свою прислугу, комнаты оклеила старыми обоями с китайским рисунком, которые так хорошо сочетались с английской мебелью. В сезон охоты мужчины уезжали рано утром, а мы отправлялись пешком, увязая по щиколотку в вереске, на встречу с ними, назначенную на время завтрака. Несмотря на плохую репутацию английской кухни, надо признать, что завтрак в деревне (овсяная каша и кеджери – жаркое из риса и рыбы, приправленное карри) и завтрак в охотничьих угодьях (холодная дичь, бордо и шампанское) трудно с чем-либо сравнить, а уж перепелка, которую приходилось есть руками с тарелок Георгианской эпохи, – настоящая роскошь.
Гого продолжала менять места учебы. Она училась в школе в Париже до тех пор, пока не произошла история с одним крепким стариком, пытавшимся привлечь внимание девочек через стену, и это меня очень взволновало. Я отправила ее в Мюнхен, где ей предстояло изучать немецкий, но в основном она брала уроки кулинарии у русского шеф-повара. Мы впервые совершили путешествие по воздуху, это был полет в Мюнхен, попали в сильную грозу и при свете молний переживали головокружительные подъемы и падения. Сильно напуганная, я со своей обычной манией принимать неожиданные решения поклялась отныне передвигаться только по воздуху: я почувствовала, что, если не дам такой клятвы, никогда не осмелюсь сесть в самолет. Отныне это вошло у меня в привычку, но всякий раз, когда я усаживаюсь в кресло, меня охватывает и не отпускает минут десять приступ отвратительного страха.
Из Мюнхена я отправилась в Берлин, где меня ожидал Джером Хилл, американский друг, тогда и после незаменимый компаньон в прогулках по улицам и во всяких забавных выходках. Мы исследовали столицу, где гитлеровский режим становился все более агрессивным. Как настоящее представление после генеральной репетиции Муссолини, повсюду на прилегающих к Унтер-ден-Линден улицах возникали демонстрации, которые медленно шли к этой магистрали. Ночные кабаре всех видов, от «Содома и Гоморры» до «Голубого ангела», были открыты до рассвета. С нами ходил один английский друг, любитель красивых женщин, он часто ошибался – настолько соблазнительными оказывались «девочки» в некоторых кабаре. Мне было любопытно посетить знаменитый «Хаус Фатерланд»[103], где на каждом этаже находился ресторан, украшенный по обычаю того или иного района Германии. Поднимаясь по внушительной зеркальной лестнице, я заметила в довольно невзрачной толпе кого-то, кто мне напомнил о Париже.
– Смотри, – сказала я Джерому, – наконец элегантная женщина!
– Боже! – воскликнул он. – Да разве вы себя не узнаете?
Париж, Лондон, Нью-Йорк… Мои путешествия становились все более частыми. Состоялась коронация Георга VI. Я устроила большой праздник в честь своих американских сотрудников и покупателей, а затем отправилась в сентиментальное морское путешествие на яванском судне, которое доставило меня в Лиссабон. В октябре Муссолини провозгласил себя королем, императором Абиссинии; и напряжение между Англией и Италией достигло крайней точки. Господин Антони Иден[104], взяв на себя огромную ответственность, объявил о своих знаменитых санкциях, по моему мнению, бесполезных, безрассудных и даже просто пагубных. Итальянский народ, обработанный мощной пропагандой, совершенно не понял этого поступка, в результате молодые итальянцы все в большем количестве пополняли ряды чернорубашечников. Соглашение между Англией и Италией, подписанное графом Чиано[105], пришло слишком поздно и не принесло ничего хорошего. С другой стороны, Мюнхенское соглашение[106], вызвав нереальную надежду, извратило конечный результат. Если бы зажечь все праздные полемики, которые велись во всем мире, они светили бы подобно солнцу. Что касается меня, в тот период я никогда не встречала враждебности ни со стороны своих друзей, ни газет; никто даже не намекал на мое итальянское происхождение. Но не думать об этом я не могла и потому испытывала боль – так при изменении погоды ноет ампутированная конечность.
Тем временем жизнь моя шла своим чередом. В последние годы для Гого наступили великолепные, волшебные времена, спокойные, беззаботные, которые Лондон переживал перед войной. Моя дочка вела идеальную жизнь: театр, танцы, большие балы.
Летние платья Скиапарелли, 1937
Свои уик-энды она проводила за городом, несколько раз ей предлагали выйти замуж, кокетничала, надеюсь. Гого всегда жаловалась, будто я хочу, чтобы она одевалась как ребенок, но на этот раз ей было дано разрешение одеваться в соответствии с собственными вкусами. Ее любимым платьем было темно-синее, облегающее, украшенное на груди большим сердцем, вышитым блестками розового цвета «шокинг». Она стала очень красивой и чувствовала себя не просто взрослой, а неотразимой женщиной-вамп.
Тем не менее чувство незащищенности накануне войны вынудило меня закрыть лондонский Дом моды. Это был очень печальный момент, я считала лондонские годы одними из самых счастливых в своей жизни.
В Париже, в нашем Доме мод, безумие моды продолжалось. Мы выпустили шляпу-куклу, такую маленькую, что даже смешно. Но ее быстро приняли в Америке как самую крупную революцию в моде со времен Второй империи, когда императрица Евгения носила шляпы с перьями. Ногти, украшенные бриллиантами, также произвели фурор. Витрину на Вандомской площади мы украсили в стиле «витрины мира» – трогательное усилие, чтобы поддержать проигранное дело: большой стеклянный глобус с белыми порхающими голубями, а один голубь сидел наверху, держа в клюве оливковую ветвь. Однако благие надежды и вызывающие смешки становились все более печальными. Из Италии я получила предупреждение, что работающая у меня женщина, которую я ни в чем не подозревала, на самом деле шпионка и получает за эту работу очень небольшое вознаграждение – стоимость платья, которое она могла бы получить и у меня. Власти ее предупредили, а я вызвала ее в свой кабинет и предложила в трехдневный срок покинуть Францию. Она все отрицала и, рыдая, ушла. Именно она была виновна во многих прежних неприятностях, и моих, и тех, кто ко мне приходил.
Ознакомительная версия.
