Это, безусловно, была форма казенного оптимизма, самообольщения. Но таковы были все представители этого клана с юных лет, и таковыми они останутся на протяжении всей жизни.
Будущий президент не составлял исключения. Может быть, он даже ярче братьев и сестер сочетал стремление к самостоятельности с приверженностью отцовским мнениям. В одном из писем отцу из школы Чоэйт Джон сообщал, что обсуждал с приятелем их занятия. Оба пришли к выводу, что плохо работают: «Мы наконец решили прекратить валять дурака. Я действительно понимаю теперь, как важно хорошо работать в этом году… Я действительно это чувствую, теперь я всё обдумал и понял, что я обманывал себя в том, сколько работы я на самом деле выполнил».
В ответе отца звучало удовлетворение откровенностью отпрыска. Морализируя, он продолжал: «Имея большой опыт в общении с людьми, я определенно знаю, что у тебя есть хорошие качества и что тебе предстоит пройти большой путь. Теперь ты не будешь обманывать себя и будешь возвращать всё то, чем тебя одарил Бог… Я не ожидаю слишком многого и не буду разочарован, если ты не окажешься подлинным гением, но я думаю, что ты можешь стать действительно стоящим гражданином, обладающим правильными суждениями и хорошим пониманием»{158}.
Оставим в стороне то, что разумел Джозеф-старший под «правильными суждениями». Они были далеко не всегда адекватными с точки зрения общечеловеческих ценностей. Важно то, чтб его сыновья попытались извлечь из родительских наставлений, а это зерно истины оказалось более близким к гражданскому сознанию, хотя сами сыновья, и Джон в их числе, отнюдь не стали воплощением добродетелей.
С самых ранних лет Джозеф Кеннеди стремился воспитать у своих детей собственные качества: амбицию, самоуверенность, дух соперничества, стремление постоянно быть на виду у публики. Уважительное отношение к отцу, несмотря на его тиранический нрав, сохранили все сыновья и дочери. А люди, которые хорошо были знакомы с будущим президентом, нередко писали о глубоком почтении, которое тот испытывал к главе клана. Об этом даже с оттенком удивления говорил, например, близко сталкивавшийся с Джоном Кеннеди сенатор из Флориды Джордж Смазерс{159}. Это было тем более поразительно, что по отношению к матери, которая реально занималась воспитанием детей, у Джона прорывались отнюдь не самые одобрительные выражения. Однажды он негодующим тоном, чуть ли не презрительно произнес: «Моя мать всегда либо находилась на каком-нибудь парижском модном шоу, либо стояла на коленях в какой-нибудь церкви. Она никогда не была с нами, когда мы действительно в ней нуждались»{160}. Это было явно несправедливое суждение, навеянное минутным впечатлением. Но, безусловно, элемент критического настроения по отношению к матери, к ее строгому следованию канонам религиозного воспитания детей, подавлению эмоций, наряду с любовью к роскоши, у Джона сложился в детские годы. Он единственный раз позволил этому настроению вырваться наружу, что, очевидно, больно ранило Розу, если она прочитала слова сына. Скорее всего, она действительно о них узнала, так как сказаны они были уже во время президентства, когда пресса разносила на всю Америку каждое необычное, тем более критическое, высказывание главы государства, особенно затрагивавшее семейные дела.
О том, что слова Джона были не вполне справедливы, свидетельствуют воспоминания его братьев и сестер, в частности Юнис, которая говорила о матери: «Она находилась с нами всё время»{161}. Да и собственный дневник Розы Кеннеди отнюдь не свидетельствует об отсутствии внимания к детям. В дневник заносились малейшие подробности их жизни, достижений, успехов, неудач, причем Роза реагировала на эти события эмоционально, не вынося чувства на широкое обозрение, а доверяя их именно дневнику{162}.
Характер Розы Кеннеди, ее католическое воспитание, религиозные убеждения диктовали ей сдержанность, которая не всегда должным образом оценивалась детьми, да и другими окружающими воспринималась как душевная черствость. Забегая вперед отметим, что, когда ей сообщили о гибели сына-президента 22 ноября 1963 года, она, почти не изменив выражения лица, произнесла: «Мы выдержим и это», а затем спустилась к океану и несколько часов в одиночестве бродила по берегу{163}.
Джон рано стал присматриваться к девочкам, ухаживал за ними, не проявляя, впрочем, серьезных симпатий к конкретным очаровательным юным особам. О его детских романах в огромной мемуарной литературе нет упоминаний. Но что такое физическая близость, юноша узнал рано — в семнадцатилетнем возрасте, причем не с какой-либо подругой, а в публичном доме Гарлема, который славился развратом и проституцией. Летом 1934 года вместе со своим школьным товарищем Лемом Биллингсом Джон отправился в авантюрное «путешествие» по Гарлему. Скорее из любопытства, чтобы узнать «про это», они забрели в публичный дом. Там им показали некий порнографический фильм, после чего одна из обитательниц забрала Джона в свою комнату (Лем отправился к другой) и обучила его нехитрому ремеслу. Хотя в борделе преобладали негритянки, юноши выбрали белых партнерш. Оказавшись на улице, мальчишки пришли в ужас, что могли заразиться дурной болезнью. Пришлось обратиться к венерологу, который успокоил юных пациентов{164}.
После первого опыта, оказавшегося удачным, Джон расхрабрился. Трудно сказать, насколько правдивыми были его письма тому же Л ему Биллингсу, написанные осенью 1934 года, но, видимо, доля правды в них всё же содержалась. А Джон здесь буквально хвастал своими новыми успехами на любовном фронте, рассказывал, с какой готовностью идут молодые дамы на кратковременную, подчас разовую, сексуальную связь с ним. Биллингсу сообщалось также, что в общем-то расходы на «очаровательных блондинок» не очень велики{165}.
Джозеф-младший окончил школу Чоэйт в 1933-м, а его брат в 1935 году. Последние годы, проведенные в школе, показали, что Джон стал более серьезным, значительно больше внимания уделял изучаемым предметам и выполнял задания на максимально высоком уровне. В результате он добился того, что казалось недостижимым, — почти догнал своего брата, который считался образцовым учеником. Средний финальный балл Джо составлял 75, а Джона 73.
В своем заключительном докладе об успехах и поведении Кеннеди-младшего в Чоэйте его наставник Джон Махер писал, что Джон стал пунктуальным, аккуратным (впрочем, с оговоркой, «насколько позволяет его природа») и, главное, «утратил чувство, будто все учителя являются его противниками, которых следует перехитрить любым способом»{166}.
