Вот как описывает происходившее Зинаида Николаевна Гиппиус: «Сколько месяцев прошло? Итак, сегодня все тот же Керенский. Тот же… в чем-то неуловимо уже другой. Он в черной тужурке, как никогда не ходил раньше. Раньше он даже был „элегантен“, без всякого внешнего демократизма. Он спешит, как всегда, сердится, как всегда…Честное слово, я не могу поймать в словах его перемену, и, однако, она уже есть. Она чувствуется… Бранил Соколова. Дима (муж Зинаиды Николаевны) спросил: „А вы знаете, что Приказ № 1 даже его рукой и написан?“ Керенский закипел: „Это уже не большевизм, а глупизм! Я бы на месте Соколова молчал. Если об этом узнают, ему не поздоровится“. Бегал по комнате. Вдруг заторопился: „Ну, мне пора… Ведь я у вас инкогнито“. Непоседливый, как и без „инкогнито“, – исчез. Да, прежний Керенский и – на какую-то минутку – не прежний, быть может, более уверен в себе и во всем происходящем – неужели нужно? Не знаю. Определить не могу».
Субординация власти – элементарное условие дееспособности армии в любой стране. Как мог Керенский этого не учесть? Объяснение простое – чрезмерное напряжение и упоение победой. «Кто-то один или какая-то группа, принадлежность которой осталась загадкой, разослала этот приказ, предназначенный только для Петроградского гарнизона, по всем фронтам», – писал в своих мемуарах Керенский, и, хотя эта акция наделала немало бед, отнюдь не она, вопреки утверждениям многочисленных русских и иностранных военных кругов, явилась причиной «развала русской армии». Несправедливо и их заявление о том, что приказ был разработан и опубликован если не самим Временным правительством, то с его молчаливого согласия. Суть даже в том, что приказ был обнародован за два дня до создания Временного правительства. Более того, первым шагом этого правительства было разъяснение солдатам на фронте о том, что приказ относится не к ним, а к Петроградскому гарнизону. Керенский и потом сделал многое для нивелирования этого приказа, но он в сознании русской интеллигенции, особенно эмиграционной, навсегда остался укором ему, и немым, и порой гласным.
Использовав этот приказ, «германские агенты всячески пытались возбудить беспорядки среди матросов и солдат, натравливали их на офицеров, на расправу с ними, – признавался Керенский. – Германскими агентами были большевики, те „случайные люди“, которые проникли в состав первого Совета рабочих депутатов». Александр Федорович не называл их партийную принадлежность, надеясь на будущее и возможное сближение с ними. Он и Чхеидзе в обращении к Петроградскому гарнизону подчеркивали, что враждебные делу революции листовки, выпущенные от имени комитетов социал-демократов и социал-революционеров, есть не что иное, как злонамеренные фальшивки. Вскоре после этого офицеры Петроградского гарнизона торжественно поклялись в своей поддержке революции, и напряженность в войсках, вызванная приказом № 1, значительно спала. И первая речь, которую Керенский произнес в качестве министра юстиции Временного правительства, заканчивалась призывом к соблюдению подчинения офицерам, строжайшей воинской дисциплины. «С самого начала революции, – говорил он, – массы полицейских шпиков, германских агентов и крайне левых стремились вызвать против нас ненависть. В распоряжении тайной полиции – охранки – во всех слоях населения находились несколько тысяч агентов, шпиков, осведомителей и агитаторов, чье воздействие на легковерных людей оказывало впечатление». Слова Керенского о том, что теперь народ может вздохнуть свободно, полной грудью, что со страхом быть арестованным по доносу шпиков и других агентов полиции покончено навсегда, что полиция заменена народной милицией, были встречены бурей аплодисментов. Авторитет Керенского продолжал расти с небывалой быстротой, и, как стало известно позднее, многие из тех, кому предложили войти в новое правительство, ставили условием вхождения пребывание в нем Александра Федоровича как своего рода козырной карты – представителя от народа.
А сам он находился в состоянии нервного срыва. Исполнительный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов запретил своим членам участие в правительстве. Чхеидзе уже отказался от вхождения в него и оставил Керенского в тревожной изоляции. «Было странно идти по улицам без привычного сопровождения агентов, мимо горящего здания жандармерии, – вспоминал он, – на мое решение войти в правительство оказали влияние и мысли об арестованных, томившихся в Правительственном павильоне (Щегловитов и др.). И если кому-то из царских министров удалось спастись от ярости толпы и революции, избавиться от очередного кровопролития, то этим спасителем был я». И вдруг необъяснимая сила, как когда-то в университетские годы, овладела им. Он пришел на заседание Совета и заявил, что без его личного участия новое революционное правительство не получит широкой поддержки народа, что он больше не может ждать от Совета одобрения намеченного им шага, что своим участием в работе правительства он повысит престиж Совета, попросил у него вотума доверия, говорил искренне и яростно, зажег его членов своей темпераментной и аргументированной речью. Конец речи вызвал шквал аплодисментов, члены Совета в едином порыве подняли его на плечи и пронесли через всю Думу до дверей комнаты, где Временный комитет определял состав правительства. Керенский восторженно принял это решение Совета, впоследствии прощая ему некоторые нелояльные по отношению к нему действия.
Между Исполнительным комитетом Совета и Временным комитетом наметились точки соприкосновения. Последнему было разрешено на его усмотрение составить правительство и получить власть на следующих условиях:
1) объявление полной амнистии по всем политическим и религиозным делам,
2) свобода слова, союзов, собраний и стачек,
3) отмена всех сословных, национальных и религиозных ограничений,
4) замена полиции милицией,
5) демократические выборы в органы местного управления,
6) отказ правительства от всяких шагов, предрешающих форму правления, до созыва Учредительного собрания,
7) невывод и неразоружение революционных полков,
8) установление гражданских прав для солдат.
Эти условия устроили рассматривавшего их Милюкова, кроме пункта, предрешающего форму правления. После споров была принята компромиссная формулировка: «Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, прямого и тайного голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны. Милюков внес поправку в пункт о правах солдат, вспоминая конфуз с приказом № 1. Права солдат определялись „в пределах, допускаемых военно-техническими условиями“.
