Думая исключительно о своем собственном положении и предвидя возможные последствия развития событий, он вступил в тайное сотрудничество с фаворитом короля. Из Блуа герцогу регулярно отсылались подробные отчеты о передвижениях и высказываниях Марии Медичи. Вы ошибаетесь, думая, что дю Плесси, развивая такую интригу, фактически шел по лезвию бритвы, – этот человек даже рисковать умел благоразумно, а в данном случае сила явно была на стороне короля. Что же касается Марии Медичи, то епископ был уверен, что она, как и все женщины, окажется снисходительной.
Сам он потом объяснял свои неблаговидные действия следующим образом:
«Как только мы добрались до Блуа, я поспешил уверить господина де Люиня, что он не будет иметь поводов для недовольства Ее Величеством, и что все ее помыслы связаны лишь с благом государя, что случившееся больше не занимает ее мысли и что она совершенно оправилась от потрясения. Позже я время от времени отправлял ему отчеты о поступках королевы, чтобы у него не было никаких сомнений в ее лояльности»149.
Вот, оказывается, как! Чтобы не было «поводов для недовольства Ее Величеством», чтобы «не было никаких сомнений в ее лояльности»! Право же, под личиной лицемерия порок и добродетель могут стать трудноотличимы друг от друга.
Всегда думавший лишь о своих собственных интересах, Арман Жан дю Плесси писал де Люиню ежедневно. Он, в частности, докладывал, что королева-мать каждый вечер ходит в один дом, стоящий на окраине Блуа. В этом доме, по данным епископа, жил некий пожилой господин. Дю Плесси рекомендовал арестовать этого господина, а заодно и молодого человека, всегда находившегося при нем. Предположительно это был ученый-астролог, с которым Мария регулярно консультировалась по поводу своего будущего. Существует, однако, и другая версия: что Мария посещала господина де Руврэ, ее парижского сторонника, тайно приехавшего в Блуа, чтобы уговорить королеву совершить побег.
В любом случае, когда люди герцога де Люиня пришли за ним, этого таинственного господина в доме не оказалось. В результате вся злоба была вымещена на королеве, которой запретили вечерние прогулки. Теперь за Марией следили постоянно, не оставляя ее без внимания ни днем, ни ночью.
Вскоре королеве-матери стало известно о соглядатайстве дю Плесси, и она совершенно справедливо назвала это «гнусным шпионством». В результате ситуация в Блуа стала столь сложной и опасной, что уже 11 июня 1617 года будущий кардинал предпочел тайно удалиться к себе в Люсон.
Как водится, он нашел слова, чтобы объяснить свой поступок:
«Любой ценой они желали удалить меня от государыни; однако их робость и неизобретательность, вызванные страхом, помешали им принять решение приказать мне устами Его Величества оставить государыню. Все их ухищрения прибавили к их недостаткам еще и дерзость; они решили отправить моему брату гонца, дабы он тут же отписал мне, прося уехать. Так он и поступил. Я поверил ему и рассудил, что лучше будет опередить их, и отпросился у королевы на некоторое время в Курсэ – приход, который был у меня возле Мирбо. Они нашли повод отправить мне туда 15 июня письмо от короля, в котором Его Величество заявлял, что доволен моим решением удалиться в свое епископство, и велел оставаться там до тех пор, пока он снова не призовет меня»150.
Как видим, у таких людей, как Ришельё, во всем всегда виноваты ОНИ. ОНИ желали, ОНИ решили, ОНИ нашли повод…
У Марии Медичи по этому поводу было иное мнение. Узнав о бегстве главы Совета, она потребовала, чтобы он немедленно вернулся, но дю Плесси сказался больным, и что ему, дескать, нужно время для восстановления здоровья. Помогло интригану и то, что он получил приказ короля оставаться в епископстве (то самое, от 15 июня 1617 года).
Последующее объяснение Ришельё достойно того, чтобы привести его полностью:
«Когда королева узнала о моем удалении, она отправила к королю епископа Безьерского с поручением передать следующее: она не может смириться с тем, что меня удалили от нее только для того, чтобы сделать ей неприятное и вопреки ее пожеланиям удержать меня. Она заявила, что очень удивлена, ибо знала: в течение всего этого времени я не давал повод быть удаленным; что ее окружают подозрительные люди, уверенные, будто в мыслях матери есть нечто против ее сына; что если Его Величество желает показать, что не доверяет этим наговорам и не стремится умножать их, то она умоляет его не поступаться его собственной славой и вернуть меня к ней; что эта просьба – одна из самых больших, с коими она только могла к нему обратиться: выполнив ее, он явит себя послушным сыном, а его враги не смогут оскорбить ее, заявив, что она лучше умрет, нежели станет терпеть, и ее разум сможет отдохнуть – а именно отдыха она желает всеми силами, ибо после того, как она правила во всеобщее благо, она более ни в чем не нуждается в этом мире»151.
Потрясающе! Как говорится, комментарии излишни…
Впрочем, один комментарий мы все же приведем. Вот, например, что пишет биограф кардинала де Ришельё Франсуа Блюш:
«Королева-мать, что говорит в ее пользу, поощряла и поддерживала своих сторонников. Вокруг нее вились всячески угождавшие ей дворяне из ее родни, которые позже разделили с ней черные дни (ссылку в Блуа, войны матери с сыном и т. п.). Сама Мария также была привязана к вернейшим своим слугам, и епископ Люсонский долгое время был ее любимцем. В мае 1617 года в Блуа он уже являлся главой Совета королевы-матери и хранителем ее печати; два года спустя (июнь 1619 года) он становится по совместительству сюринтендантом ее дворца и финансов. […] Поступая так, Мария Медичи имеет двойную мотивацию. Она хочет вернуться в правительство через парадный вход и рассчитывает иметь в лице епископа Люсонского безоговорочного союзника. Она – страстная натура, во всех отношениях легковерная и наивная; эмоции она мешает с серьезными планами; она либо любит, либо ненавидит. И недалек тот день, когда она возненавидит того, кого так любила и кто предаст ее»152.
* * *
Как видим, предательство уже имело место, а до «возненавидит» пока еще было далеко.
Медичи отсылала письмо за письмом к Людовику XIII и к герцогу де Люиню. В письмах она возмущалась тем, что ей не доверяют. Она просила вернуть ей дю Плесси, думая, что тот поможет ей навести порядок в делах.
Эти страстные и одновременно полные разумных доводов послания ни к чему не привели, хотя прямого отказа (в том, что касается дю Плесси) Мария не получила. Герцог де Люинь цинично сообщил ей, что королю-де наговорили про епископа столько дурных слов, что он не может согласиться на его присутствие возле матери. И вообще, король устал, и ему надо дать отдохнуть…
