К. Ну, начнем с того, что превращаются в абсурд современные учебники арифметики…
С. Вы знаете, у Айзека Азимова есть очень забавный маленький рассказец. Действие происходит там через много веков. Все считают только на калькуляторах, все давно забыли устный счет. И вдруг кто-то делает изумительное открытие, что дважды два — это четыре. Заново открывается таблица умножения! Этого человека уже рассматривают как гения, потому что всё забыто, предыстория забыта[28]. Вот вам и калькулятор. Рассказик, конечно, смешной, потешный, но в нем есть урок. Конечно, сам по себе, например, такой факт, как забвение таблицы умножения и перенос всей тяжести механического счета на калькуляторы еще не… Я не знаю, но на первый взгляд ничего страшного в этом как будто бы и нет. Но это только на первый взгляд!
К. Но чему-то детей будут учить? Будут учить их другому. Основам высшей арифметики. Или же теории множеств, которая, по-моему, никому не нужна…
С. Да-да. Не знаю, не знаю. Я, в общем-то, всегда считал, что всегда лучше рассчитывать на худшее. То есть какие-то большие практические выгоды из повсеместного и повседневного внедрения ЭВМ — неизбежность, необходимость. Хотите иметь современного производственника — знакомьте его как можно раньше с ЭВМ.
К. Выясняется, что дети с их нехитрой логикой и такими, по существу, очень простыми программными установками гораздо быстрее осваивают ЭВМ, чем преподаватели.
С. Это тоже, между прочим, любопытная вещь. Но, с другой стороны, мы же готовим… должны готовить в нашем обществе не просто человека производящего, а человека всесторонне духовно развитого. Так вот, хотел бы я знать…
К. Но в какой мере тогда эта техника может служить идеям совершенствования человеческой природы и идеям развития природы, человека? Давайте так поставим вопрос. Мы будем развиваться не в другом направлении, а в каком-то направлении, которому эти машинки, эта цивилизация, эта технология способствуют…
С. А вот этого я представить себе, честно говоря, не могу. Я не могу представить себе, чтобы вся эта роботехника хоть в какой-то мере способствовала духовному развитию человека. То есть, повторяю, как производственную…
К. Это очень пессимистический вывод!
С. Почему? Духовно он будет развиваться сам по себе, а производственником он будет гораздо лучшим, чем раньше. Вот и всё!
К. Отделить одно от другого?
С. Почему отделять? Мы же сейчас не отделяем, понимаете… Вот у меня дядя — у него образование было шесть классов. Он был замечательный мастер-котельщик. И вот последние тридцать лет жизни он занимался историей испанской инквизиции. А то, что он повышал свою квалификацию как котельщик…
К. Это никого не волновало.
С. Да нет, это волновало! только это и волновало этих всех его товарищей по цеху, вышестоящее начальство и так далее. А вот то, чем он занимался… его духовные интересы никого не волновали. Но, кстати говоря, одно другому и не мешало. Я не могу сказать, что одно другому помогало. Я привел этот пример для того, чтобы сказать, что отделять одно от другого не надо, оно уже отделено.
<…>
К. Но вернемся обратно к задачам, которые возникают. Эта техника идет, она уже вмешивается в нашу жизнь, хотя вы и говорили, что мы будем как-то замедленно на нее реагировать. Но тем не менее от нее не уйдешь. Каждый из нас, к примеру, располагает очень важной автоматической системой, и мы даже как-то не понимаем ее. А мне кажется, что это могло бы стать интересной моделью для нашего сегодняшнего разговора. Телефон! Уже сейчас мы не представляем себе жизнь без него, правильно?
С. Конечно!
К. Но как мы его используем? Вот мы с вами договариваемся, что встретимся, уточняем время. Всё понятно. Обсуждать, например, тему передачи я с вами по телефону уже не стал, мне хотелось вас видеть, хотелось с вами говорить.
С. Да.
К. Правда, мы знаем многих людей, которые могут часами говорить по телефону. Я думаю, телефон сейчас привел к некоей эрозии того, что называют эпистолярным жанром. Я не знаю, сколько останется после современных писателей телефонного века писем по сравнению с тем, что было во времена Пушкина и Тургенева.
С. Я думаю, очень мало. Если хотите, живой пример — ваш покорный слуга и мой брат, Борис Натанович. С тех пор как установилась твердая и надежная междугородная телефонная связь, наше письменное общение прекратилось. До этого мы писали друг другу постоянно. Обменивались двумя-тремя письмами за декаду. А сейчас нет совершенно.
К. А письма — это не телефонный разговор, это нечто более серьезное.
С. Вот именно! Письма — это, прежде всего, более ответственно.
К. Может быть, когда-нибудь в Собрании ваших сочинений будет переписка братьев…
С. (Смеется). Собрание наших сочинений — это, знаете ли, еще большая утопия, чем суперуниверсальные машины. Но речь идет не об этом. Речь идет о последствиях, так сказать. Вот вы привели очень хороший пример — одно из последствий телефонизации. И радиосвязи, радиотелефонной связи, так? Ну, мы не будем говорить, хорошо это или плохо, но изменило это жизнь?
К. Изменило. Всю нашу культуру, если хотите.
С. Совершенно верно: изменило нашу культуру.
К. Да. Понимаете, нам очень трудно перешагнуть через рубеж одного поколения. А вот искусство в этом смысле переходит через поколения гораздо проще. Нам гораздо проще читать литературу девятнадцатого и даже восемнадцатого века, чем всерьез интересоваться техникой и даже наукой той поры.
С. И проще, и полезнее, между прочим!
К. И вот поэтому в нашей современной литературной фантастике нас гораздо больше интересует социальная проекция на будущее, чем изощрения в области техники. По-моему, в большинстве случаев вы в основном занимаетесь скорее словотворчеством всевозможным, чем построением какой-либо системы, которая могла бы отвечать тому, что должно тогда произойти. И правильно, это не ваша задача. Это, по-моему, в каком-то смысле вообще ничейная задача…
С. Да нет, ну пусть забавляются. Кстати говоря, ребятишкам очень нравится такого рода литература. Но на то они и ребятишки, как говорится.
К. Но вот эти ребятишки становятся взрослыми… Что они несут в это будущее?
С. Что несут они? Уже то хорошо, что они несут в будущее привычку к элементам новизны.
К. Новая деятельность их не пугает.
С. Не пугает. Ведь не секрет, что если в 50-х годах, скажем, пытаться взрослому внушить идеи теории относительности, он голову сломает на этом деле. И выясняется, что если с теорией относительности в ее, конечно, так сказать, принципиальных ракурсах, столкнуть мальчишку, он ее проглатывает сразу. И когда он будет заниматься ею уже подробно, уже по-настоящему, по-математически и так далее, ему уже это ничего не стоит…
