Сейчас все прошло благополучно. Мы сели в машину и поехали в город. Там все приготовил к завтрашнему дню, а затем поехал к семье.
Вечером ко мне явился начальник особого отдела с начальником УНКВД Блиновым*, и просили доложить одно дело. Оказывается, придется иметь дело с Леонидом Хрущевым, который содержится в тюрьме за убийство.
Оказалось, что он находился в госпитале на излечении после ранения. Подлечившись, напился пьяный и в номере гостиницы заспорил с одним евреем, тоже пьяным, что он летчик, прекрасно стреляет. Еврей начал возражать.
Леонид говорит: «Давай, ставь на голову стакан, я отойду к другой стене и попаду в стакан». Еврей встал у двери со стаканом на голове. Леонид отошел к стене и выстрелил. Пуля прошла на несколько сантиметров ниже стакана. Стакан и еврей с пробитой головой упали.
Особисты спрашивают: «Как быть?» Мне было жалко Хрущева, который находился на Сталинградском фронте, а сын спьяна отколол такой номер.
По тем законам допускалось за такое преступление осудить на условный срок с отправкой на передовые позиции. Я посоветовал им вместе с прокурором принять такое решение. Леонид был отправлен на фронт, где честно воевал, а затем в бою погиб. Это небольшое отклонение[91].
Наутро мы с Вышинским поехали на аэродром и стали тренировать почетный караул, оркестр (гимн Великобритании) и т. д.
Около часу дня в воздухе появился четырехмоторный самолет, но шел, не снижаясь. Мы выложили посадочный знак. Самолет с высоты 3 км покачал крыльями (привет!) и пошел на Москву. Радист с борта передал: «Бензина хватит до Москвы».
Мы позвонили в Москву, а сами поехали на дачу, где была приготовлена встреча и обед. Там был накрыт стол на 20 человек, а нас двое. Ну, мы не растерялись, позвали членов семей руководящих работников ЦК партии, которые жили по соседству и хорошо покушали.
Кстати, моя семья тоже была там. Светланка, к сожалению, болела. Ей было всего два годика. Жалко. Жили они, скучали и о положении на фронтах знали лишь по газетам и радио. Вовка[92] сообщал мне сводки «Совинформбюро».
Как я потом узнал, Черчилль привез плохое известие, что союзники в 1942 году не могут открыть второй фронт[93].
В середине октября немцы предприняли активные наступательные действия на широком фронте, особенно продвигаясь на Москву и на Донбасс.
15 октября меня вызвали в Ставку, и Сталин, прохаживаясь по кабинету, обратился ко мне и сказал, что:
«Немцы рвутся на Украину, чтобы лишить нас донецкого угля. Надо этого не допустить и не дать немцам пользоваться углем. Вам надо полететь гуда и взорвать все водохранилища Донбасса, с тем чтобы затопить шахты. Свяжитесь на месте с секретарем обкома Ворошиловградского и Сталинского, и вместе организуйте эту работу. Надо это сделать срочно, в два-три дня»[94].
Я сказал, что постараюсь, и ушел. Сразу же заказал самолет и через час вылетел в Харьков, так как летчики сказали, что в Харькове выясним обстановку, можно ли лететь дальше к Донбассу.
Когда подлетали к Харькову, командир самолета Танькин* доложил мне, что с аэродрома передали, что запрещают посадку, так как немцы бомбят город и аэродром.
Тогда я ему сказал: «Давай, походим на малой высоте около города, но не над населенными пунктами, чтобы нас свои не сбили». И там мы, наблюдая, как рвутся авиабомбы, сбрасываемые немцами, крутились часа полтора.
Затем начали запрашивать у диспетчера разрешения на посадку но ответа не последовало, связь прекратилась. Горючее на исходе. Я приказал садиться без разрешения, предварительно выбрав полосу чтобы не было воронок.
Сели благополучно. Подрулили к зданию аэродрома, к нам навстречу вышел военный летчик, с растерянным видом, не спросил, кто, зачем прилетели. Я сказал Танькину заправиться и ждать моей команды.
Созвонившись с начальником Харьковского УНКГБ, он мне сказал, что в городе неприятная обстановка, жители начали убегать, железнодорожная станция «Основа» разбита и т. д. Я сказал, чтобы он приехал ко мне.
Затем мы с ним, посоветовавшись, решили, что ночью лететь в Сталино нельзя, поэтому поехали на ж/д станцию «Основа» с тем, чтобы оттуда, возможно, паровозом доеду в Сталино, а самолет перегнать утром в Ворошиловград[95].
На станции много было разбитых вагонов, и, как на счастье, стоявшие два эшелона с боеприпасами, которые шли на фронт, не пострадали. Загоревшиеся на соседней линии вагоны быстро растащили, и взрывов не было. Много было убитых, буквально приходилось перешагивать через тела и оторванные руки и ноги.
Железнодорожной администрации мы не нашли. Видимо, разбежались. Один молодой парень сидел у телефона и кричал, что принять поезда не может, пока не разберут станцию. В разговоре со мной он совершенно безразлично на все отвечал. Я ему сказал, что: «Давай проверим линию на Сталино, если можно выбраться, то найди машиниста и отправь эшелон». Через пару часов собрали поезд и обходным путем или, как здесь говорят, обходкой, прибыли в Сталино.
Ночью спать не удалось, так как не только вагоны были забиты людьми, так и на крышах сидели и лежали солдаты, потерявшие свои части, и гражданские призывники, направленные военкоматом в Сталино.
Утром я кое-как добрался до обкома партии. Там уже из секретарей никого не было. Спрашиваю: «Где?» «Эвакуировали». — «Куда?» Пожимают плечами. Нашел одного заведующего орготделом, собрали еще человек пять и стали совещаться, как все провести.
Когда распределили, кто, куда должен ехать и что там провести, я решил проверить, кто как уяснил свою задачу. Спросил одного, он что-то невнятно пролепетал, видно, что не об этом думает. Другой тоже отсутствующим тоном начал говорить, а затем закончил тем, что семья нe собралась, надо ее отправлять.
Я вижу, что дело плохо, и давай снова инструктировать, и уже более решительным образом, указав, что: «Будете отвечать за выполнение перед ЦК Партии». Только закончил, как в кабинет ворвался мужчина и истошным голосом вскричал: «Товарищи, немцы к нам в райцентр ворвались, я еле успел вырваться».
Я пытался утихомирить всех, так как поднялся переполох, все вскочили и меня уже не слушали, и начали выбегать из кабинета. Остались мы вдвоем с заведующим отделом.
Я уже видел, что надо принимать другие меры. Затем мы уже стали обзванивать основные шахты, чтобы начальники шахт организовали эту работу, те обещали, но проверить, сделали ли, не удалось.
Затем я поехал в УНКГБ, там провел короткое разъяснение и разослал, кого можно было, на места. Паника охватила также и органы, хотя начальник УНКГБ[96] был на месте, но задавал больше вопросы, куда эвакуировать архивы, следственные дела и т. д. Я потребовал, прежде всего, выполнить задание по взрывам водохранилищ перед тем, как войскам отходить, и выехал в Ворошиловград. Там уже были мои летчики.
