Ознакомительная версия.
Перечитал записанный вчера посвященный полковнику МЧС Игорю К. «кусочек» и задумался. Испытал что-то похожее на удовлетворение, даже гордость: ведь за весь свой лагерный стаж ни разу не вляпался ни в одну «козлиную» должность. Не потому, что свято чту кодекс арестантской чести (уже не раз отмечал, что время не оставило от этой романтической системы камня на камне), а потому, что… наверное, так распорядился мой ангел-хранитель: всякий раз избавлял меня в подобных ситуациях от неудобств, проблем, хлопот.
Еще в самый первый лагерный день (в Березовской зоне) ко мне подошел библиотекарь Василий В. (по совместительству, или наоборот, главный «козел» зоны, глава совета актива колонии) и с места в карьер предложил: «Вот ты журналист, хорошо бы, чтобы взялся за выпуск лагерной газеты…». Хорошо, что сработал инстинкт самосохранения и я попросил пару дней осмотреться, отдышаться, освоиться после бутырских злоключений, после этапа. Лагерная газета оказалась плохой карикатурой на «Боевой листок», выпускалась исключительно по «отмашке» дурака заместителя замполита, где печатались то кондовые поздравления с Новым годом и прочими праздниками, то предавались гласности списки лагерных нарушителей дисциплины («за неделю выдворено в штрафной изолятор столько-то», «объявлено выговоров столько-то»). Пришлось совершенно искренне объяснять, что вся моя профессиональная почти тридцатилетняя деятельность ничего общего с подобным занятием не имела. Через пару дней предложение по части «рогов» и «копыт» (так на лагерном арго называют «козлиные» должности) повторилось в иной форме – меня вызвали к отряднику, в кабинете которого сидели трое мордатых офицеров (два капитана и майор) в УФСИНовской форме: «Вот у нас тут будет создаваться пункт по трудоустройству тех, кто освобождается, вам эта тема ближе, попробуйте заняться…». И тогда хватило ума и везения «не повестись», попросить день-другой на размышление. За это время выяснилось, что идея организации подобного пункта спущена сверху, как подступать к ее реализации, никто не знает. Словом, берись, арестант, за мусорскую работу! Получится – лавры, премия, почет людям в погонах, не заладится – спрос с тебя! Мусора, простите, работники администрации, при любом раскладе останутся белыми и пушистыми. Кстати, никакой, даже микроскопической ставки, для меня там не предусматривалось, все, вроде как, на общественных началах, короче «мусорская халява». Понятно, и с того предложения я почти деликатно «соскочил». Новый лагерь – новое предложение. В Свинушках, также, в самый первый день по прибытию, меня, еще не успевшего отдышаться после трехчасового путешествия в переполненном зеками и зековскими баулами автозаке, начали сватать на должность библиотекаря. Возиться с книгами – мое самое любимое занятие, но к тому времени я уже точно знал, что такие «сладкие» должности в зоне даром не даются. А оплата известная – помогать администрации в «нелегком» деле подсматривать да подслушивать. Короче, стучать. К этому времени к подобному варианту трудоустройства было и свое личное отношение. В итоге, не к стеллажам с книгами, а к пропиленовым мешкам вышел я на работу в тот самый первый день по прибытию в лагерь Свинушки. Впрочем, перспективы «козлиной» карьеры сохранялись и после этого, через пару дней старший мастер нашего швейного участка вызвал меня и сообщил что-то уже знакомое: «Образование – высшее, два высших… Это хорошо, по-другому можно работать, на должности, помогать». – «Кому помогать?» – полюбопытствовал я. «Ну и нам, и производству, и мужикам…» Здесь-то мой собеседник грубо слукавил, главной обязанностью «козла» на швейном участке – не столько и не сколько должным образом организовывать рабочий процесс, а опять же информировать людей в погонах о всех настроениях в арестантской среде, значит – стучать. А заодно и пытаться «втюхивать – продавать» поощрения за добросовестное отношение к труду, столь необходимые каждому арестанту. Кстати, в этом у «козлов» здесь прямая материальная заинтересованность. Десять процентов с «гонорара» за проданное поощрение идет им в карман. В виде наличных, сигарет, продуктов, это уж кто как договорится.
А еще в те самые первые дни на Свинушках имела место одна любопытная и показательная сцена. Начальник соседнего отряда добрые полчаса упрашивал меня идти к нему в отряд кем-то вроде заместителя завхоза, заниматься текущей документацией, учетом, списками и т. д. «Целый» капитан сидел напротив и унылым голосом бубнил: «Грамотный – это хорошо, наверное, подчерк хороший, работы немного, списки там, справки, соответственно проблем ни с поощрениями, ни со свиданиями, ни с УДО не будет, да и телефоном будешь пользоваться, когда надо, предупредишь только…» Слушал молча, улыбался про себя. Мне, не просто служившему, но и воевавшему, не по газетам знавшему все «горячие точки» конца прошлого века (от Ирака до Абхазии, от Хорватии до Приднестровья, от Боснии до Южной Осетии) предлагают что-то среднее между писарем, стукачом и секретаршей, и при этом надеются на положительный ответ.
Кажется, тогда в ответ на все высказанные предложения, я вообще ничего так и не ответил.
Верно, сейчас я просто счастлив, что за все время своей арестантской биографии я не вляпался ни в одну из «козлиных» вакансий, но было бы великим лицемерием говорить, что за все это время я ни разу не сомневался, не сожалел, не колебался. Часто захожу теперь к нынешнему, ставшему моим очень добрым приятелем, лагерному библиотекарю Игорю Владимировичу Н. С удовольствие втягиваю особый (на зоне он вдвойне дорог и приятен) книжный аромат, оглядываю стеллажи, и, столь важные, для всякого зека детали быта: радиоприемник (по закону не возбраняется, но администрация всегда строит невероятные козни всякому, кто пожелает его иметь здесь), электрочайник (к подобному предмету в зоне аналогичное отношение, к тому же его проще объявить пожароопасным). И, конечно, иногда думаю про себя: «А ведь мог бы и я так сидеть, почитывать, пописывать, подклеивать, приходящие в ветхость томики, а не „горбячить“ в три смены на вонючей „промке“. И всякий раз внутренний голос вкрадчиво, но очень твердо успокаивал: „Не согласился – зато сам себя уважаешь, не согласился – зато имеешь полное право себя в грудь ударить – весь срок „мужиком“!“. Впрочем, прочь, пафос! На теплом библиотекарском месте никакого морального права на книгу „про зону, про лагерь“ я бы просто не имел. Нельзя писать про эту жизнь, наблюдая ее из окна. Это грех! Писать можно только про то, что ощущаешь собственной шкурой, что расхлебываешь сам персонально. Впрочем, и эти соображения из разряда, личных, очень личных. А то, что не одел рога – все равно и правильно и здорово!
Ознакомительная версия.
