Нина Поликарповна всегда считала Есенина пьяницей и хулиганом. В этом она еще больше убедилась, когда побывала на его поэтическом концерте 14 апреля 1924 г. в Ленинграде. «Кстати за 25 копеек кто-то мне предложил пойти послушать пьяного стихотворца, — с ехидцей писала она в Москву племяннице. — Я пошла и услыхала, как пьяный человек плевался во всех, ругал Ахматову, Тургенева, хвастал своими победами над женщинами (мол, легкость побед мне не доставляет удовольствия) и, конечно, осуждал хороших женщин. Пьяница кого-нибудь еще осуждает!».
Галине неприятно было читать совет Нины Поликарповны: «Всему этому название — мерзость. Гони их от себя, а то ты постепенно черт знает к чему привыкнешь. Помни, что ты неизмеримо выше их. Неужели нельзя жить просто и нормально. В Советской стране так много применения для твоих сил и молодости». Но Бениславская определила свой жизненный путь и менять его не хотела.
«Судьба Гали была иная, — писал В. Шершеневич. — Уже после отхода Есенина от имажинизма Галя вышла за него замуж. Это был тяжелый Есенин, и Галя имела много горя. Галя любила Есенина так, как его не любил никто, и надо отдать справедливость: ни к одной женщине Сережа не относился с таким уважением и почтением. Но не мучить уже не мог. Галя была горда, но не с Сергеем. Галя была рассудочна, но не с Есениным».
Галина посвятила свою жизнь Сергею Есенину и его близким родным. «Самым ценным, самым преданным другом последних лет была Г. Бениславская, — вспоминала С. Виноградская. — С невиданной самоотверженностью, с редким самопожертвованием посвятила она себя ему. В ней он нашел редкое соединение жены, любящего друга, родного человека, сестры, матери. Без устали, без упрека, без ропота, забыв о себе, словно выполняя долг, несла она тяжелую ношу забот о Есенине, о всей его жизни — от печатания его стихов, раздобывания денег, забот о здоровье, больницах, охраны его от назойливых «кабацких» друзей до розысков его ночами в милиции. Этого редкого и, нужно сказать, единственного настоящего друга Есенин недостаточно ценил. Он часто твердил: «Галя мне друг; Галя мне единственный друг». Но еще чаще забывал это».
Самым сложным было время, когда Есенин неожиданно срывался и приходил домой пьяным. Он был возбужден, шумлив, на него благосклонно могла повлиять только Бениславская.
«Обычно укладывала его я, так как он, пьяный, при мне был спокойнее и сдерживал себя, — вспоминала Галина. — В моем присутствии в течение двух лет произошел только один скандал. Успокаивало его мое спокойствие и моя ровность по отношению к нему; я вскоре изучила до тонкости все его настроения. В отношении его настроения и состояния я была совершенно необычайно для меня чутка. Из постоянной тревоги за него выросла какая-то материнская чуткость и внимательность к нему. Пьяный он ко всем придирался. Иногда пробовал и ко мне, но то, что я никак не реагировала на придирки, его успокаивало, и впоследствии он меня никогда не трогал. Помню, что он говорил, что при мне стесняется ругаться, «но я себя приучу не стесняться вас». Его искренне возмущало подчинение даже в такой форме».
Справиться с загулявшим Есениным было трудно. В таких случаях на его спасение бросались не только Галина Бениславская, но и ее близкие подруги.
Однажды Галя и Аня «выдерживали характер» и не пошли искать загулявшего Сергея. Нервничали, прислушивались, не зазвенит ли дверной звонок. Так продолжалось до трех суток. Нервы не выдерживали, ушли на поиски.
Знали, что чаще всего он оставался ночевать в помещении студии Н. М. Фореггера на Арбате, 7, или в студии Георгия Якулова. Пьянки чаще проводились в «Стойле Пегаса». Анна Назарова была свидетельницей очередного срыва, о чем писала в воспоминаниях:
«Вхожу. Публики еще никого, было еще рано. Пьяный Есенин что-то пляшет. Увидел меня и сразу же, радостный, бросился: «А, Аня, родная! Вы за мной?» — «За вами. Идемте домой?». — «Идемте сейчас, сейчас пойдем».
Не тут-то было. В кафе в подпитии с Есениным были поэт Алексей Ганин, артист Зелик Персинц, книгоиздатель Александр Кожебаткин и еще несколько неизвестных собутыльников. Они плотно окружили Есенина, начинают уговаривать его поехать к художнику Георгию Якулову. От такого напора он не может устоять, хотя Аня видела, что ему сейчас хочется добраться домой. «Решаю, что на улице легче уговорить, — вспоминает А. Назарова. — Говорю: «Выйдем, а там увидим, куда ехать». Выходим. Он обнял меня, и так идем по Тверской, шатаясь и толкая публику, причем Есенину кажется, что толкают его, и он готов каждую минуту начать скандал. Я начинаю снова звать домой. Как назло, около «Стойла» нет извозчика. Идем к Страстному. Догоняют остальные и окончательно уговаривают Сергея Александровича ехать к Якулову. Мы вдвоем едем. «Аня, вы чудесная девушка. Но только и вы, и Галя — скажите — я не хочу стеснять как-то вашу жизнь. Если я мешаю — я уйду. Оставьте меня. Но я знаю, что вы — единственные друзья».
Г. Якулов встречает друзей. Попойка продолжается. С. Есенин представляет ему Анну Назарову как самого близкого и лучшего друга, а потом сбивается и называет девушку своей женой, что вызывает у прибывших с ним собутыльников недружелюбные и насмешливые взгляды.
Зелик начинает уговаривать Есенина поехать к цыганам. Говорит, что у него там есть великолепные знакомые танцовщицы и певицы. Это злит Аню, которая решает, что все предпримет, но Есенина к цыганам сегодня не пустит. А поэт в это время уже дошел до точки. Лежа на диване, бессвязно кричал, кому-то угрожал, матерился. Аня подошла к нему. Он немного утихомирился, даже предложил поехать домой, но потом опять пошла волна пьяного отключения с руганью и угрозами.
Наконец уговорила поехать домой. Но как с пьяным спуститься с третьего этажа. Попросила помочь Зелика, но тот едко ухмыльнулся, махнул рукой и быстро с друзьями скрылся. Алексей Ганин предлагает оставить Есенина ночевать у Якулова, но Аня понимает, что это наихудший выход, поэтому настаивает на возвращении домой.
«На извозчика нет денег, — писала А. Назарова. — Стискивая зубы от бешенства — чуть не плача — говорю об этом. Якулов отдает последний миллиард. Кое-как одеваем Сергея Александровича и выходим. Совсем повис на мне и Ганине, который сам еле на ногах держится. Сил нет, а его приходится почти тащить. Наконец падает на площадке. Поднять не можем. Ганин ругает — зачем увела. Я говорю: «Идите и спросите — можно оставить его?» Уходит. Сергей Александрович ухватился за ворот пальто и не выпускает. Я умоляю пустить, чтобы было удобнее поднять его. Что-то мычит — и все. Возвращается Ганин. Жорж болен, ночует Кожебаткин, негде положить. «Сволочи, а не друзья», — со злостью бурчу под нос… «Верно, предатели, я их знаю и не верю им», — вдруг, прищурившись, говорит Сергей Александрович. Наконец кое-как доходим до извозчика. Садимся. Есенин, положив голову на плечо, тут же засыпает. Приезжаем на Никитскую. Снова история — не узнает дома и не хочет сходить. Поднимаемся на лифте — входим в квартиру. Сергей Александрович — и откуда прыть взялась! — обгоняет меня и летит в комнату, все время радостно повторяя: «Дома! Дома!».
