Никто никогда не считал, сколько точно секунд это длится, ни одним уставом не отмерено, но солдат на то и солдат, чтобы успеть набраться новых сил в любой обстановке, в любых условиях, на любом, самом кратком привале. И даже сон посмотреть. Хотя бы одним глазом. А у солдата какой сон? Известное дело: про дом, про своих. И еще про службу. Да, да, и ей непременно отведено место. А как же? Служба есть служба.
Какой же сон видел Слободкин? И видел ли вообще?.. Шагая вдоль давно проснувшихся танков и копошившихся вокруг них людей, он пробовал восстановить в памяти подробности предутренних шестидесяти минут. Не то во сне, не то наяву пригрезилась сегодня мама.
Читал письмо, написанное ее рукой. Все опять хорошо у нее, все в полном порядке, только как бы она ни старалась — из каждой строчки сочится тоска, и холодная капля, как слеза по щеке, ползет и ползет по стенке холодного чайника…
Явилась, к нему из своей неизвестности Ина. В солдатском ватнике, в сапогах, в ушанке. Идет по весенней земле тоже вдоль выстроившихся танков, только еще более мощных, каких Слободкин не видел ни во сне, ни наяву, а на руках у нее… варежки. Такие же самые, что привоз он подшефным с завода. Шерстяные, крупной вязки, значит, воевать ей еще долго — вместе со всеми. Подошла к нему, сняла варежку, протянула руку, обожгла до боли знакомым и уже не знакомым теплом — будто поздоровалась и простилась одновременно. И исчезла. Скрылась в сутолоке машин и людей, в тяжелом громе гусениц и моторов. Попробовал побежать, настигнуть — все напрасно. Только кусочек тепла на ладони остался от милого прикосновения. А навстречу — ребята из десанта. В таких же ушанках и ватниках. В таких же варежках.
— Привет, Слобода! Воротился? Наконец-то! Ну, давай, топай за нами…
И эти исчезли. Ничего не осталось от удивительного видения.
…Слободкин шагал от танка к танку, от одной группы танкистов к другой. С одними покурит, с другими словцом перебросится, на третьих просто посмотрит какие они вес ладные, крепкие, какие статные в своих доспехах! Так бы и не расставался с ними. Но, откуда ни возьмись, появился летчик, красноречиво шаркнул перед Слободкиным жестким рукавом комбинезона над часами. Слободкин давно уже заметил, что летчики самый беспокойный народ, будто шило у них в одном месте. Позже всех ложатся, раньше всех встают и вечно, вечно торопятся. В бригаде, бывало, во время прыжков вместе с рассветом на аэродром прикатишь летчики уже на местах, все до единого. И еще подшучивают над парашютистами: Опять до трех часов утра храпака задавали, а ходят, как сонные мухи! Вот и этот:
— Отоспался? Отвел душу? Выходи строиться!
— Неужто пора? — Слободкин глянул на свои часы. — Четверть шестого только!
— Вот именно — шестого! Проспали все на свете! Скажи еще спасибо, что день нынче ненастный.
Слободкин не понял, кого и за что надо благодарить в связи с тем, что погода испортилась. Послушно поплелся за летчиком, внимательно посматривавшим на низкое серое небо.
С одного из танков к ним спрыгнул вчерашний командир:
— До дому?
— До хаты, — ответил летчик.
— На кого ж вы нас покидаете? А?
— Вас тут вон сколько, гвардейцев. Один к одному, орлы! — засмеялся летчик.
— А ты что молчишь? — обратился к Слободкину командир. — Не жалко покидать такое войско? Говори, только честно, не жалко? Слободкин поглядел на командира, потом на летчика.
— Вы у меня кадры не сманивайте, — запротестовал летчик, — мне за него там секир башка сделают. Я старший.
— Старший тут я, — командир потрогал свои нашивки. — Но дело не в званиях. Будь я и рядовым из рядовых, все равно и под присягой сказал бы одно: неохота Сергею лететь обратно. По глазам вижу, неохота!
— Вы психолог, товарищ командир: неохота, — усмехнулся летчик.
— Он сам за себя ответит, не мешайте.
— Конечно, всяк за себя, — согласился летчик.
— Мы с ним тезки, — объяснил Слободкин.
— Ах, вот оно что! Ну, тогда оставайтесь оба, у нас тут житуха вон какая шефы ездят, подарки возят…
— Кто ж возить будет, если все шефы на фронт уйдут? — спросил летчик.
— Ну, смотрите, мое дело пригласить, я хозяин.
— А наше — вовремя по домам, мы гости. Они проговорили так еще несколько минут — полушутя, полусерьезно. Им в самом деле не хотелось расставаться.
— А то давай, — еще раз обратился к Слободкину командир. — Для начала пристроим тебя в мастерскую: главным по заклепкам.
— Заклепками он вот как сыт, — ответил за Слободкина летчик. — Ему надо летать, а не ползать.
— Ну летайте, летайте, хлопцы. Только погода нынче нелетная.
— Нам как раз такая в самую пору.
— Ну что ж, по коням так по коням! Жаль, проводить мне вас некогда. Не взыщите.
— Сами дорогу найдем.
Слободкин и летчик пожали руку командиру, еще двум-трем танкистам, оказавшимся поблизости, и, не оборачиваясь, зашагали через поле по вчерашнему тракторному следу, ведущему к самолету.
Они шли, спотыкаясь о выдавленные гусеницами квадраты земли, и Слободкин поймал себя на мысли о том, до чего все-таки схожи они между собой — следы трактора и следы танка. Неотличимы просто! Раньше он еще видел какую-то разницу, а сегодня засомневался. Нагнулся на ходу, поднял кусок спрессованной траками земли, внимательно осмотрел его со всех сторон, недоуменно пожал плечами.
— Ты чего? — удивился летчик.
— Мы не сбились с азимута?
— Парашютист, я тебя не узнаю! Уж кто-кто, а ваш брат должен на местности ориентироваться без осечки.
— В местности-то я разбираюсь — в следах запутался. Трактор от танка отличать разучился.
— Ах, вот оно что! Не удивительно: и трактора и танки стоят на одной основе. Разницы никакой. На нашем заводе один целый стих написал об этом. Даже ржавчина на снегу от танка и от трактора одинаковая, дескать, остается.
— Так ведь и в самом деле одинаковая, — сказал Слободкин.
— Ну, и что из того?
— Любопытно… Зарифмовано как, не помнишь?
— Рифма-то складная. Смысла маловато.
— А может, тебе медведь на ухо наступил по части стихов? Их ведь понимать надо.
— Может, и наступил, не спорю. Только меня после таких виршей еще больше на фронт потянуло.
— Значит, хорошие вирши! — воскликнул Слободкин.
— Он-то другое имел в виду: доказать, что наша с тобой работа — такое же ответственное дело, как сраженье с врагом. И даже напечатал в газете.
— Тебя поколебало это?
— В чем?
— В стремлении мотануть на фронт при первой возможности.
— Меня никто и ничто не поколеблет, я тебе говорил уже. К тому же у меня там…
