Картина действительно была великолепной. Кем же все–таки был ее создатель? Замечательным портретистом или превосходным мастером пейзажа, может быть, художником–историком или скорее философом? Может, тонким поэтом и психологом? Только время, всесильное время могло по–настоящему оценить полотно. Сам того не подозревая, художник завещал свою работу именно ему. Пока же картина, скрытая от постороннего глаза, ждала завершения строительства дворца.
При дворе тем временем все готовились к предстоящим торжествам. Среди придворных шли слухи о том, что граф Оливарес не на шутку взялся за дело и хочет непременно развеселить совсем приунывшего короля.
Дворцовая театральная труппа готовила грандиозное представление. По этому случаю была даже специально написана пьеса.
В мастерских художников, в изысканных салонах Мадрида только и было разговоров, что о подарках его высочеству, о том, кого позовут на бал, какой наградой пожалует король своего премьер–министра. Веласкес вынужден был раз десять на день выслушивать всякого рода предположения и догадки относительно ожидаемых событий. Он старался побыстрее пройти длинные коридоры Альказара, чтобы попасть в мастерскую. Мешать ему там не у многих хватало смелости.
Но среди всей этой шумихи были еще островки, у порога которых дворцовые страсти угасали. Таким местом была мастерская дона Хуана Мартинеса Монтаньеса. Старый известный скульптор прибыл из Севильи в Мадрид в конце года. Привыкший у себя на родине к спокойной работе, он и не старался вникать во все тонкости дворцовых интриг. Дон Диего любил заходить к нему вечерами. В эти вечерние часы мастерская Монтаньеса, залитая желтым светом свечей, превращалась в сказочное королевство. Ее обитатели — скульптуры словно оживали. Дрогнет пламя свечи, они тоже вздрогнут, пугливо тени метнутся в сторону, задрожит у мадонны рука, держащая сына, теснее прижмется младенец Христос к матери: кто там за дверью?
В этом королевстве царствовал необыкновенный король. Его невысокая плотная фигура степенно передвигалась от модели к модели. Он останавливался перед бюстами, вглядывался в них, потом его рука со стеком решительно подымалась, он делал чуть заметное движение. И сколько было в этом движении профессионального мастерства, вдохновения!
Скульптору Монтаньесу очень нравился дон Диего. Они могли беседовать часами, каждый занятый своим делом. Веласкес раскладывал на столике перед собою лист синей плотной бумаги. Рука, державшая уголек, проворно бегала, оставляя на листе тонкие штрихи и линии. Художники тихо разговаривали.
Хуан Пареха, неслышно вошедший в мастерскую, был приятно удивлен. Его учитель и хозяин, последнее время и минуты не сидевший на месте, ведет неторопливую беседу с Монтаньесом, совсем забыв о времени. Хуан заглянул ему через плечо. На бумаге чернел рисунок руки скульптора. Немного грубоватой, с широкой кистью и крепкими гибкими пальцами. Рука человека, привыкшего к труду, сильная и по–своему красивая. Теперь Хуан мог наверное сказать, что дон Диего будет писать портрет Монтаньеса.
Через месяц в мастерской скульптора появился его двойник. Портрет стал гордостью хозяина. Дорожил он им еще и потому, что тот был написан рукою друга.
Январь в том году выдался необыкновенно холодным. Ледяной ветер норовил проникнуть в любую щель, безжалостно изгоняя тепло из уютных уголков. В огромных залах королевского Альказара, несмотря на все усилия челяди, температура была не намного выше, чем на улице. Но и в такую стужу Веласкес упрямо начинал свой трудовой день с шести. Последнее время король стал очень внимателен к его работе. Очевидно, его высочество успел устать от войны. Беспрерывные заседания Государственного совета, вечные разговоры о событиях на театре военных действий выводили его из себя. Все тяготы, связанные с управлением государством, окончательно легли на плечи всесильного Атласа — первого министра. Оливарес, только и мечтавший получить неограниченные полномочия, стал еще более важным. Война, уже вошедшая в обычай, не особенно его тяготила. Дон Гусман был рад, что уставший король находил утешение в мастерской Beласкеса. Филипп IV приказал поставить там себе специальное кресло и, усевшись в нем, часами наблюдал за работой маэстро. Присутствие короля нервировало Веласкеса. Он часто ловил себя на мысли, что порою больше думает о состоянии своего костюма, чем о том, что пишет. Всегда мягкий с домашними, он стал раздражительным и вспыльчивым. А дома тем временем назревали события немалой важности.
Алонсо Кано давно не был в Мадриде. Все откладывал да откладывал свою поездку. Встречаясь с Франсиско Пачеко, на немой его вопрос «когда?» лишь разводил руками. Срочная работа для женского монастыря, заказ из Валенсии… Наконец теперь, несмотря на стужу, отбросив все «но», Алонсо ехал к другу своей юности. Много воды унес седой Гвадалквивир к морю за это время, но дружба севильянцев осталась по–прежнему молодой.
Приезду гостя радовалась и донья Хуана де Миранда. Наконец представлялся случай рассказать мужу об отношениях дочери и Хуана Баутисто дель Масо. Молодые люди любили друг друга. Масо такой прекрасный человек. Зачем же откладывать свадьбу, коль это богоугодное дело? Она приказала слугам готовить к свадьбе все необходимое, уповая на божью помощь.
Крепки мужские объятия. Легче из камня выдавить воду, чем слезы из глаз испанца. На глазах же у обоих мужчин сверкали слезы. В миг встречи они вдруг почувствовали, чего им не хватало все это время. Друга, настоящего друга! Радость встречи — не подходящее слово, пожалуй, этот взрыв чувств можно было назвать любовью.
Сутки потеряли у друзей границы. Господи! Как летит время за разговорами! Они ни на минуту не хотели расставаться. Дон Диего показывал Алонсо свои последние работы.
Королевой выглядела Мария де Роган герцогиня Шеврез на своем портрете. Имя этой женщины с беспрерывной цепью романов и интригующих происшествий не сходило с уст придворных. Поговаривали, что лучшим другом для нее мог быть сам Ришелье! Но как ни прекрасна герцогиня, донья Хуана Еминента не менее пленяла взгляд. Настоящая испанка!
Долго любовался дон Алонсо изображением оленя. Ветвистые рога животного уходили за пределы картины. Его гордо вскинутая голова повернута к зрителю, а в косящем громадном печальном глазе почти человеческое выражение.
Гость не преминул заметить, что таким полотном не грех украсить гостиную, но лучше его отдать в приданое дочери. Веласкес был озадачен. Неужели настало время заботиться и об этом? Теперь пришла очередь удивляться Алонсо. Разве уважаемый дон Диего не знает, что его дочь выходит замуж?
