Несмотря на хоть и медленное, но непрерывное продвижение, наступавшим на венгерской земле было неуютно: немцы, отступая, поджигали все, что мог бы использовать их противник: горели железнодорожные станции, различные склады, мосты. Тактика «выжженной земли» продолжала работать и здесь, как год назад в Украине. Выжженная земля была везде, где побывали немцы, и только в румынской зоне оккупации — в Транснистрии и Молдавии — Фима видел не разоренные крестьянские хозяйства.
От беспрерывного движения и почти ежедневных столкновений с немцами Фиму одолела смертельная усталость. Он еле волочил ноги, и автомат, веса которого он прежде не замечал, стал казаться пудовым грузом. Фима видел, что в таком же состоянии находились многие его однополчане. Временами казалось, что в части свирепствует какая-то неведомая хворь, хотя все привыкли, что на передовой никто не болеет. Тут разнесся (или был специально распущен) слух о том, что немцы, отступая, специально оставляли женщин, зараженных венерическими заболеваниями, но Фима и его ребята интимными услугами венгерским проституток не пользовались — не было свободного времени, да и вообще было не до секса, так что и эту «веселую» причину возможного недомогания пришлось исключить. Оставалось лишь запредельное переутомление. В отличие от остальных бойцов отделения, у Фимы не было покоя даже в краткие минуты отдыха. Ребята от усталости не хотели идти к кухне, требуя, чтобы кухонная прислуга сама им приносила еду в термосах к месту их расположения — вызывали Фиму для «накачки»; смена караула — вызывали Фиму; нужно смотаться в ближайший тыл в какой-нибудь штаб — отправляли Фиму как человека ответственного, и так далее.
Так и наступили последние сутки пребывания Фимы на фронте. Началось это судьбоносное для него время с того, что, находясь на марше, он и его ребята перешли по деревянному мостику довольно узкий дренажный канал. Приказ: «Окопаться!» застал их на другом берегу этой «водной преграды». Традиционно разбились на пары и стали рыть землю. Фима работал с Мишей Голодом, и так как у них была штыковая лопата, а грунт был мягким, дело спорилось. Но чужая земля коварна, и после третьего штыка в ячейке появилась грунтовая вода. Дренажный канал ее понизил, но не настолько, чтобы окопы, вырытые на положенную глубину, оставались сухими. Решили в окопах сделать «скамейки» — уступы, на которых можно было бы сидеть и даже прикорнуть. Наконец работу закончили, передовая не давала о себе знать, и все расположились на отдых. Но Фиме, как всегда, расслабиться не удалось. Прибежал вестовой командира роты и передал ему приказ: немедленно явиться в штаб. В очередной раз проклиная свое «младшее» командирство, Фима поплелся к месту сбора. Таких как он там в каком-то сарае в селе собралось уже много. Было и все ротное начальство, и взводные. Перед этим весь «комсостав», принимая некоего особиста, по-видимому здесь же плотно покушал, потому что в сарае пахло едой, а более чутким к спиртному, чем Фима, командирам отделений казалось, что в воздухе пахло и мифическими для них «фронтовыми ста граммами».
Оказалось, что весь сыр-бор состоялся из-за того, что сытый, отдохнувший и ухоженный трепач-особист должен был прочитать лекцию о международном положении. Лекция содержала и практические рекомендации: оратор сообщил им, что их воинская часть находится вблизи венгерского города Мишкольц, и совсем рядом находится граница с Чехословакией.
— Вы можете оказаться на территории этой страны и должны помнить, что чехи и словаки — дружественные нам народы, — вещал особист, — и вы должны себя вести с ними достойно, как подобает освободителям!
Фиму очень удивили эти поучения: за год с лишним боев и походов ни в Украине, ни в Молдавии, ни в Венгрии на их часть никогда не было жалоб от населения, потому что стяжательство, погоня за «военной добычей» и ежечасная близость смерти несовместимы. Однако отсидеть этот словесный пир пришлось до самого конца, и к своей ячейке Фима добрался лишь к полуночи, уселся на заветную земляную «скамеечку» и сразу же заснул.
Проснулся, а вернее, очнулся он от грохота: где-то поблизости рвались снаряды. Фима сидел лицом к своим тылам и видел, что немцы стреляли по тому самому деревянному мостику, которым они недавно воспользовались, чтобы выйти на свои позиции. Очевидно, немцы знали, что они уже на западном берегу этого канала, и пытались осложнить им наступление. На глазах у Фимы снаряды падали то за, то перед мостиком. И в конце концов, после нескольких пристрелок очередной снаряд угодил прямо в мостик, и тот разлетелся во все стороны.
Рассвело, и Фима осмотрелся на местности. Он увидел, что перед их ячейками лежало почти ровное поле с небольшим уклоном вверх. По этому полю от разрушенного мостика уходила вдаль дорога, а за ней маячили ажурные металлические опоры линии электропередачи, а ближе у дороги стояли два больших стога соломы. Через некоторое время по окопам прокатился приказ: «Вперед!» Очень не хотелось Фиме вылезать из ячейки, хотя ноги его стояли в грунтовой воде — с этим он был готов мириться, только бы не бежать. Но ничего не поделаешь — приказ есть приказ. Побежали. Почти сразу после того как выскочили из ячеек, по ним полоснула пулеметная очередь. Но назад хода нет. Бегут, а вокруг них черные фонтанчики земли, там где в нее попадают пули. Увидели более тихое место и там упали на землю передохнуть. Тут Фима всей душой понял отважного Князева: ему тоже захотелось в госпиталь, на чистую простыню, и чтобы ноги были сухими. Вспоминая строку из известной песни, где «родная», расставаясь с идущим на войну «любимым», по его просьбе желала ему если смерти — то мгновенной, если раны — небольшой, Фима был сейчас согласен на вторую часть этого пожелания. Но тут его размышления прервал пришедший по цепи новый приказ: перебраться через дорогу и расположиться там. Снова бег. Дорогу перескочили — и бегом к ближайшему стогу соломы, а там приятнейший сюрприз: за стогом оказался глубокий сухой окоп и такой большой, что в нем разместилось все Фимино отделение. Перевели дух, устроились поудобнее, и вдруг откуда-то сверху раздался голос:
— Эгей, брати-слов’яни! Від кого ховаєтесь? Чому такі замурзані? Ану, вилазьте та уперед на Захід!»
Фима поднял голову и увидел, что у самого стога стоит самоходка. Она была так хорошо замаскирована, что никто из его отделения ее не заметил. Было дивно вдруг услышать здесь украинскую речь. А исходила эта речь от молодого ефрейтора, сидевшего на броне самоходки, небрежно свесившего ногу в коротком кирзовом сапоге и беспечно покачивавшего этой ногой.
А насчет «замурзанных» он был прав: Фима и вспомнить не мог, когда он и его ребята последний раз умывались, и их физиономии действительно стали чумазыми от пыли и грязи. Впрочем, кое-кто из Фиминых ребят вступил с этим молодцеватым ефрейтором в шутливую перебранку. Остальные молчали, пытаясь полнее использовать случайный отдых. Но долго они здесь не залежались: снова приказ по цепочке: «Вперед». Со вздохом вылезли из окопа и опять побежали, теперь уже — ко второму стогу. Там Фима, а за ним Миша Голод падают на большой сноп, не думая о том, что, находясь над землей на этом снопе, они продолжают оставаться мишенью, но даже тут же сползти на землю у них нету сил: ведь потом нужно будет подниматься.
