– А что же Коненковой писать Эйнштейну? – спросил Берия.
– Я думаю, то же, что прежде. О любви. Как мне доложили, именно это она и делает. – (Все знает мой великий друг!) – Получать чертежи в Штаты поедет наш товарищ Фудзи. Он давно у нас не был за границей. Посетит своих старых друзей, обновит связи. Мы заодно еще раз увидим, как он умеет ловить мышей. Ну а если попадется, менять не станем. Пусть посидит в их тюрьме, в нашей он уже сидел. Интересно ему будет сравнить, – закончил шутник Коба.
Когда Берия уехал, Коба сказал мне:
– Эта Коненкова недавно написала мне письмо. Жалуется, что о них говорят черт знает что, их травят… Ты, я слышал, собрался ее навестить. Скажешь, ваше письмо товарищ Сталин получил и просил передать: «Интеллигенция у нас всегда завистливая, и не стоит на нее обращать внимание. Но меры примем, никто более ничего плохого о вас не произнесет». Однако в конце намекни, что, возможно, все эти разговоры о них не случайны. Возможно, они с мужем делают какие-то ошибки… – Он помолчал, потом добавил: – Это очень не простая парочка… Товарищ Коненков с конца тридцатых начал писать мне письма… В них он показался мне помешанным. Я не отвечал, он продолжал писать. Но в 1939 году он сообщил, что, исходя из движения светил, Германия на нас нападет в 1941 году. И когда напала, я получил от него второе письмо, где он предсказал победу и дату, когда она случится, – май сорок пятого. Мижду нами говоря, я тогда очень разозлился. Письмо пришло в августе сорок первого, когда ты чистил нужники в лагере, а мы крепко обосрались на фронте, немцы подходили к Москве. Как видишь, не только твой жидок… оказался великим прорицателем. Когда весной сорок пятого Коненков попросился вернуться, я за ними послал целый пароход. Он заслужил. Вывезли все его скульптуры, мебель. Он мне продолжает иногда писать… Искренний человек. Но не совсем понимает, где нынче живет. Он называет товарища Сталина «братом во Христе». Разъясни ему, что большевики не очень жалуют эту легенду. Недавно он написал «брату во Христе», что закончил рисовать цикл графических композиций. Работающие у него обслугой ваши товарищи доложили, что эта, с позволения сказать, графика представляет какие-то зашифрованные пророческие послания. О них он постоянно треплется с посещающими его товарищами интеллигентами. Посоветуй ему немедля перестать болтать чепуху. Объясни, что мы страна атеистов…
Теперь я понял, откуда появились эти «таинственные злопыхательства» на Коненковых! Это было предостережение моего всезнающего друга.
На прощанье Коба сказал:
– Ты, Фудзи, слишком давно не был в Штатах, а у коненковской жены осталось много информации. Расспроси ее поосновательней. Я не учу тебя – просто не хочу тебя потерять.
Мне показалось, он сам был растроган своею заботой.
Я отправился к Коненковым.
Жили они на первом этаже в новом доме на углу улицы Горького и Тверского бульвара. На крыше дома на постаменте стояла знаменитая скульптура Мотовилова – балерина в пачке с изящно поднятой ногой (из-за чего дом прозвали «Домом под юбкой»). В окна их квартиры глядел памятник Пушкину… Короче, местечко было самое что ни на есть художественное. С их квартирой позже будет соседствовать магазин «Армения». Окно-витрина было и в коненковской квартире. Видно, это помещение также предназначалось для магазина. Но щедрый Коба отдал его необыкновенной чете.
Коненков сам открыл мне дверь. Седой богатырь, борода пророка. Из-под кустов седых бровей – молодые горящие глаза. В семьдесят с лишком лет! Увидев меня, вздрогнул и отступил. Я решил, что в полумраке маленькой прихожей он принял меня за Кобу. Теперь думаю, что совсем по иным причинам…
Из прихожей прошли в так называемую гостиную. Здесь стояли кресла – скульптуры. Кресло в виде удава, кресло в виде лебедя и громадное кресло-трон. Я видел их прежде – в их квартире в Нью-Йорке. И так же, как в нью-йоркской квартире, под пятиметровым потолком шла галерея, откуда можно было сверху оглядеть гостиную. На галерее находились жилые комнатки с низенькими потолками.
– Вы побеседуйте пока с женой. У нее к вам важное дело, – и Коненков удалился.
Она спустилась ко мне в гостиную. Боже мой, как изменилась! Лицо постаревшее, не накрашенное, затрапезное платье – она явно перестала следить за собой. Села в кресло «Лебедь» и, не поздоровавшись, набросилась на меня с градом негодований:
– Эти мерзавцы открыто обвиняют нас в том, что мы «пересидели войну за рубежом», а теперь получили мифические богатства! Я прошу оградить нашу семью от подлых нападок. У нас у обоих заслуги перед Родиной – его искусство и моя работа!
Бедная Марго не понимала, что у нас «просто так» ничего не бывает. Я должен был объяснить ей. И я объяснил:
– Да, я слышал, на вас гнусно нападают. Но это будет прекращено раз и навсегда. Если… – Я изложил ей все «если». – Вашему мужу необходимо прекратить заниматься предсказаниями в стране атеистов. Никто больше не должен видеть его работ на эту тему. Он сам не должен о них говорить. Я надеюсь, вы поняли?
Умная Марго все поняла. Приятно иметь дело с подобными людьми.
Она сказала кратко:
– Сделаю.
Позвонила в колокольчик. Как когда-то в Нью-Йорке, принесли кофе, коньяк и фрукты.
Она приступила к главному:
– Я хочу, чтоб вы послушали его письма…
На столе лежала гора писем. Она вынула из нее, будто наугад, несколько явно приготовленных к встрече.
Начала читать по-английски, тут же переводя. Это были стихи. К счастью, моя память впитывает, как промокательная бумага, которой в школьном детстве сушили чернила в тетрадках.
В переводе они звучали так:
«Милая! Тебе не вырваться из семейного круга.
Это наше общее несчастье.
Сквозь небо неотвратимо
Проглядывает наше несчастное будущее,
Голова гудит, как улей,
Обессилели сердце и руки…
Ты говоришь, что любишь меня,
Но это не так.
Я зову на помощь Амура,
Чтобы уговорил тебя быть ко мне милосердной.
Вернись! Вернись!»
Она читала и молодела. Глаза горели. Я видел прежнюю Марго!
– Вы слышите крик раненой души! Он хочет, чтобы я приехала к нему. Он пишет об этом и только об этом!
Изящно и бережно взяла другое письмо. И продолжала читать его мольбы:
– «Вернись! Вернись! Без тебя я просто одинокий старик. Я жду того момента, когда ты приедешь, когда поднимешь глаза, и я увижу в них Бога. Без тебя обессилели сердце и руки, ты для меня вся Вселенная… Вернись. Вернись!» – Она посмотрела на меня выразительно. – Он очень страдает. И если я приеду… – Она не закончила.
Как я и предполагал, она готова была обещать нам Эйнштейна, луну с неба! Что угодно! Ей смертельно надоела любимая родина, но, к сожалению, она не знала о новой установке Кобы. Я ей кратко объяснил, что знаменитых физиков следует нынче оставить в покое, и на этом фронте она нам не нужна. Она нам нужна при своем беспокойном муже. Чтобы он перестал наконец совершать опасные глупости.
