конце 1990-х:
«В 1894 году вышла в свет, пожалуй, самая дорогая книга в истории России (не считая авангардных книг и первых изданий) — „Византийские эмали“. Издатель в предисловии говорит, что „ни один экземпляр не будет находиться в продаже!“. Ее переиздание невозможно, поскольку клише рисунков были уничтожены.
Книга описывает коллекцию византийских эмалей XXI веков из собрания Александра Викторовича Звенигородского. Текст написан ведущим ученым того времени Никодимом Павловичем Кондаковым. Звенигородский решил „перебить“ по роскоши издания книгу „Imitation de Jesus-Christ“, изданную в Париже в 1855 году по указанию Наполеона III с целью прославить Францию и завоевать репутацию абсолютного шедевра типографского искусства. И „перебил“! Белый шагреневый переплет с резьбой и инкрустацией, парчовая суперобложка, закладка, вытканная из шелковых, золотых и серебряных нитей, и даже печать цветных рисунков (28 иллюстраций), воспроизводящих эмали, по сей день удивляют своим качеством. Современники называли эту книгу „Русским чудом“. Тираж „Византийских эмалей“ — всего 600 экземпляров, по 200 — на русском, немецком и французском языках. Книга не поступала в продажу, все экземпляры ее были нумерованными и подписными, с указанием лиц (коронованных особ, известных ученых), которым они предназначались. Случайно попавшие на рынок экземпляры продавались по цене 1000 рублей золотом».
— Историю «Византийских эмалей» мы изучали вместе с Виленом, — говорит Аркадий Михайлович.
Мы можем составить представление об эрудиции и широте интересов нашего героя.
4. «Вспоминаем о нем каждый день»
Лето 2016 года. Дача семьи Аганбегянов. Вилен Апакидзе не живет здесь уже двадцать лет. Сегодня о нем вспоминают близкие академика.
— Мой папа никогда не был оппозиционером в общепринятом смысле, — говорит Рубен Абелович. — Он всегда был свободным человеком. К моменту их знакомства с Апакидзе у папы был 21 выговор по партийной линии, из них 17 — с занесением в партийную карточку. То, что Вилен подвергался преследованиям, не могло его остановить. Конечно, он принял его на работу.
Когда Вилен поселился у нас на даче, я был школьником. Мы с ним стали много времени проводить вместе. Часто он брал меня в дальние поездки. У него были потрясающие по тем временам машины. Он давал мне порулить. Мы заезжали к кому-нибудь из его знакомых, и я всегда удивлялся, насколько интересные люди его окружали. Если он жил в своей квартире на Мосфильмовской, я бывал у него чуть ли не каждый день. В его уникальной библиотеке имелись редчайшие книги. Например — дореволюционное собрание сочинений Дюма в 24-х томах с экслибрисами «Апакидзе». Он говорил, что оно досталось ему от отца. Я «глотал» романы Дюма один за другим, расстраиваясь, что большинство из них почему-то заканчивается плохо.
Я был строптивым подростком. Считалось само собой разумеющимся, что сын академика Аганбегяна обязательно должен пойти по его стопам. Эта предопределенность меня угнетала. Я долго не мог определиться со своим будущим, к большому огорчению своих родителей. Хотел после школы пойти работать. Вилен предложил компромиссное решение: он буквально за руку отвел меня во Всесоюзный заочный юридический институт (ныне — Московскую государственную академию им. Кутафина). Тем самым он оказал неоценимую услугу мне и моей семье. Экономистом я все-таки стал, но гораздо позже.
«Наш домовой» — называли Вилена супруга и дочь Абе-ла Гезевича. Они говорят о Вилене так, словно он только что вышел из комнаты…
Зоя Васильевна: Вилен считал эту дачу своим домом. О нашем появлении он мог сказать: «Ко мне гости приехали» (я слышала, как он однажды этой фразой прервал разговор по телефону). Он прекрасно готовил и сам любил вкусно поесть. Продукты покупал только на рынке, никогда не торгуясь. Ходил туда с большой красивой корзиной, которую наполнял красивыми овощами, фруктами, лучшим мясом. С этой корзины, когда он возвращался, можно было писать натюрморт. Хозяйство мы вели на паях. Вилен внимательно следил, чтобы в список общих расходов не попали его личные траты.
Он восстанавливал старые иномарки. В одной деревне Вилен увидел остов «мерседеса» 1930-х годов, в котором жили куры. Он его купил, отреставрировал, поставил на ход. Потом отдал машину друзьям. Это не было для него средством заработка. Сколько его помню — он всегда что-то мастерил. Наша дочь Катя в этом посильно участвовала — ходила за ним с гаечными ключами.
Екатерина Абеловна: Вилен учил меня обращаться с помповым ружьем. Мы стреляли на участке по банкам. Он говорил: «Ты должна уметь постоять за себя. Время неспокойное, много случайных людей бродит вокруг». Мой муж не мог каждый день приезжать из Москвы. Иногда и Вилен отсутствовал. Тогда я оставалась на даче одна с маленьким ребенком. Оружие хранилось рядом с нашей комнатой между досками, и я готова была им воспользоваться при необходимости. Однажды ночью (все наши были дома) вдруг услышала пальбу на улице. Сработала сигнализация. Я выскочила на балкон с карабином. Тревога оказалась ложной: сосед-афганец напился и стал стрелять в воздух. Вилен потом со смехом описывал эту картину: женщина с ружьем на освещенном балконе…
З.В.: После переживаний начала 1980-х годов собственных зубов у Вилена почти не осталось, а протезом он пользовался только в особо торжественных случаях. Его друг, известный в Москве специалист, начал было делать ему коронки, но не закончил — Вилен перестал ходить на примерки. Он не переносил и вида врачей.
Е.А.: Вилен знал неожиданные вещи. Он научил моего брата складывать и умножать с помощью десяти пальцев. Уверял, что если подключить еще и пальцы ног, то можно извлекать квадратные корни. Сам открыл этот метод. Он мог во всем быстро разобраться. У брата в школе неважно обстояли дела с химией. Вилен взялся ему помочь. Он буквально за ночь проштудировал учебник и на другой день уже объяснял Рубену, как выводить химические формулы, если ты их забыл. Он был талантлив во всем, за что брался.
З.В.: От него исходила доброжелательность ко всей нашей семье. Мы это ценили. При этом чувствовали, что Вилен и его старые друзья, которые часто бывали у нас на даче, принадлежат к другому миру, мало нам знакомому. Иногда под настроение он рассказывал нам о каком-то раскрытом преступлении или случае из своего милицейского прошлого. Это было увлекательно, а подчас шокировало. Мы потом спорили: стоит ли все принимать за чистую монету?
…Слушаю воспоминания Зои Васильевны и Екатерины Абеловны и ловлю себя на мысли: я, автор, не очень хорошо представляю, как в течение десяти лет уживались под одной крышей столь разные люди. Бывший милицейский сыщик — и аристократическая семья известнейшего ученого, академика (не говоря о том, что Абел Гезевич одно время
