Я уже стольким в своей жизни занимался. И тунеядцем был, меня в милицию забирали и принудительно устраивали на работу. Меня на телевидение приглашают, на канал «Культура», у них есть проекты специально под меня. Я одежду могу шить и придумывать целые коллекции, у меня такие планы в голове крутятся. Я все могу. Захочу — ресторан открою. Просто ресторан с русской, домашней едой. Так вся эта вычурность надоела. Негде поесть. Перекусить — пожалуйста. А вот чтобы вкусно поесть… Иногда так хочется напитаться каким-нибудь родным, приятным вкусом. А современные рестораторы этого делать не умеют. Им главное, чтобы красиво было. Я люблю большие порции, всего чтобы много было, а главное — вкусно. Чтобы рыба пахла рыбой, а грибочки — грибами. И чтобы лучок не кислый, а ядреный. Люблю пельмени, причем разные, с разными начинками. Только вот что оказалось: пельмени-то — не русская еда. Ее китайцы придумали, достоверно известно.
У меня всегда был пунктик насчет дорогой обуви, даже когда я студентом был и безработным. Я вагоны разгружал, но покупал самую дорогую обувь. Англичане говорят: мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи. Я согласен. Бывает две одинаковых модели, один в один. Но одна дешевая, а другая дорогая. Дешевую купишь — и ноги все сотрешь, и развалится она через месяц. А дорогую купишь — и относиться к ней будешь иначе. Дорогая обувь тем и хороша, что за ней не надо ухаживать. Она удобная, ты в ней как в тапочках. Я про обувь все знаю. А вот часы я, к примеру, не люблю. Они мне мешают, как кандалы, руки от них болят.
Я люблю простую, комфортную одежду. Лейблы мне по барабану. Дешевую тоже не люблю, она вид быстро теряет. Я одевался всегда очень неформально и вызывающе. Когда попал первый раз в Венгрию по обмену, они глаз с меня не сводили. Ну, во-первых, я был сыном народного артиста, а там это все равно что сын генсека — такой же богатый. А во-вторых, я одевался экстравагантно. У меня был летный китель старого образца с накладными карманами, золотыми пуговицами, я носил его с джинсами, и все думали, что это нечто. К вещам привыкаю насмерть. Могу ходить в одном и том же, пока не износится. И даже после этого жаль выбрасывать. Вот, думаю, будет у меня загородный дом, все свезу туда и буду оборванцем рассекать по двору. У меня есть джинсы, которым лет тридцать, я их берегу. Я люблю свитера, джинсы, майки. Но насчет джинсов у меня пунктик есть: мне надо, чтобы на них карманы были, как на брюках, такие сверху вниз, таких моделей сейчас почти нет. Я люблю карманы. Я в молодости сумки шил, так вот в них было столько карманов, чтобы подо все — под спички, сигареты, документы. Доходило до десяти… Я редко обращаю внимание на то, во что одеты другие люди. Разве что если что-то необычное. А так мне плевать, во что одет человек, для меня это не важно. Я как-то по молодости оказался в гостях у Сергея Параджанова, на всю жизнь запомнил: он гостей принимал в старом пальто, одетом на голое тело.
Время от времени я бываю в комиссионных магазинах, приобретаю забавные фарфоровые статуэтки: Емелю со щукой, пионера с собакой… Так что есть вот такая небольшая коллекция.
Я очень ленивый, если, например, речь о том, чтобы елку выкинуть… Но уж что начну, довожу до конца, по возможности победного.
Я никогда не осуждаю людей за какие-то поступки. Задача актера какая: понять персонажа! Постоянно занимаясь разбором роли, поступков своих персонажей, я могу понять многое.
Когда я не работаю, то лежу на диване, у меня включен телевизор и открыта книжка. Смотрю туда, смотрю сюда и переключаю каналы. Есть передачи, от которых я не могу оторваться. Например, это передача «Смехопанорама», когда я ее вижу, то канал не могу переключить уже психологически. А если серьезно, то мне нравятся «Школа злословия» и бокс.
Когда очень устаю, сажусь в машину, еду за город, километров сто, разворачиваюсь — и обратно. За это время отдыхаю. За рулем. Машины вообще очень люблю.
Как-то в Москве молодые актеры признались мне, что с трепетом ожидали начала съемок: «Вот в Питере актеры — это да!» Даже в училище им рассказывали о питерских актерах: их надо смотреть, у них учиться… Ни я, ни Костя Хабенский, ни Миша Пореченков не ездили в Москву и не «мелькали» там. В Москве можно работать и жить в это время в гостинице или на квартире. Переехать туда — значит стать «одним из…» в тусовке. А так мы для них «петербургские штучки»…
Сейчас у меня очень плотный график. Есть ощущение, что хорошо бы это все в молодости испытать, когда перелеты и смена климата — в удовольствие. Упал в воду — не барахтайся, потому что потеряешь силы и утонешь, лучше ждать, пока тебя течением прибьет к берегу. Тогда ты сможешь по суше спокойно добраться к тому месту, откуда упал.
Для меня действительно самое главное — покой внутри себя. Достигается он, с одной стороны, легко, а с другой — очень сложно. В общем, надо не делать ничего такого, за что потом может быть стыдно.
Говорить правду меня в свое время научил мой хороший друг Володя Резник. Я тогда первый раз попал в вытрезвитель и не знал, что сказать маме. Он посоветовал: «Скажи правду, это проще». И действительно так. Когда не врешь — меньше проблем. Он вообще меня многому научил — а шить мы с ним учились вместе. Это была несколько странная дружба, но сейчас я понимаю, что это — настоящее. Мы познакомились в монтировочном цехе, когда я не поступил в театральный. Были периоды, когда мы с ним не виделись по нескольку лет. Однажды я узнал, что он работает директором Музея-усадьбы Н. Рериха, и поехал к нему. Мы тогда не виделись лет семь. Я вошел, вижу: он сидит за столом и чистит вяленую рыбу. Он поднял глаза, увидел меня и сказал: «Если будешь пить пиво — стакан вон там». Удивительный был человек: знал четыре языка, ему всегда было интересно делать то, чего он не умел. Когда у него начинало получаться, он находил что-то другое.
Я человек спокойный и терпеливый. Но у меня так: копится, копится, а когда накопится — мало не покажется. Не переношу вранья. Всегда вижу, когда люди прячутся за масками из-за боязни себя выдать. Разбираться в таких вещах помогает профессия, ведь актер — как психолог: работа над ролью — как разбор личности у врача. Психолог принимает тебя таким, каким ты хочешь показаться, но в то же время видит, какой ты настоящий.
Я живу с ощущением, что у меня все еще впереди.
Андрей о службе в армии
Мне было двадцать семь лет, и я не мог попасть в армию ни при каких условиях, кроме прямого божественного вмешательства. Фактически оно и осуществилось. Меня отмазывал от армии «Лен- фильм» — я должен был играть у Динары Асановой в «Пацанах». Отмазывал родной ленинградский Театр Ленинского комсомола, ныне «Балтийский дом». Меня готовы были принять в объятия четыре военных ансамбля и спортрота, плюс к тому я два месяца отлежал в психбольнице и имел твердую рекомендацию в течение ближайшего года меня не призывать. А по истечении этого года я был уже непризываем по возрасту. Но тут в театре случился спектакль «Кукарача» по повести Думбадзе, где я создавал образ милиционера Тушурашвили. Образ милиционера на сцене был большой редкостью. Первый, кажется, после «Деревенского детектива» про Анискина — его много ставили. Как раз в этот момент зять товарища Брежнева — Чурбанов — озаботился созданием положительного образа милиции в искусстве. В театр приехала комиссия. Генералы, полковники… Ну, мне они сказали только, чтобы я верхнюю пуговку застегнул и рукава опустил. А буквально через несколько дней я призвался, причем так, что никакие связи в Северо-Западном округе не могли помочь: это были войска ПВО, часть московского подчинения. На самом севере области, в непосредственной близости от Архангельска.
