— Так тому же, Гончаренке… А могу и самому Степану Бандере. И Эриху Коху тоже…
— За компанию? Ты, дорогой кацо, уже один раз пел эту песню!
— Когда?
— А на Яблоновом перевале, на венгерской и румынской границах. Помнишь там, где один петух на три державы поет.
— Да горела бы она без огня и без дыму, та граница, — отплевывается Кульбака.
— Не любишь? — смеется Давид. Он знает слабость Кульбаки и частенько подтрунивает над ним, пугает бравого степняка призраком Карпатских гор.
А колонна споро движется вперед. На юг, на юг! Ход конем! Впереди еще светло, но с востока и севера горизонт охватывает темно–синее грачиное крыло ночи.
Гляжу на гарцующего Мишу Андросова. «Мы повернули круто, на сорок пять градусов… Уловил ли ты это, любопытный комсомольский вожак? Или думаешь, как и многие другие неопытные бойцы, что идем все вперед, на запад?»
Десятка два командиров выскочили верхами на окраину села и ждут нас. Подъезжаем. Стоят на обочине дороги, с любопытством поглядывают то на меня, то на Войцеховича. Собралась кавалькада человек в тридцать. Пять комбатов, пять комиссаров, Миша Андросов, командир кавэскадрона Саша Ленкин, Тутученко, Бережной, Жмуркин, Кляйн. И главный именинник предстоящего дела помпохоз Федчук.
— Галопом вперед!
Летят ошметки снега из–под копыт. Хлещет ветер а лицо, холодит снежная пыль, попадающая за воротники шинелей и стеганок. Через три километра «сбавляем скорость». Еще десять минут, и мы на широкой рыси выскакиваем на развилку дорог у хаты лесника. Возле нее уже стоят сани, доверху нагруженные погонами.
— Открывай! — командует Федчук.
Не останавливая колонну, командиры батальонов раздают ротным и взводным погоны по количеству бойцов и офицеров.
— Всем на протяжении часа переобмундироваться. Каждому надеть погоны!
— Соответственно занимаемой должности, — поясняет Кульбака.
— Вот так маскарад, — басит кто–то из ездовых.
— Припозднились маленько… Надо было на Новый год.
В колонне вспыхнул смех. Но его быстро потушили командные окрики. Братва сразу поняла, что тут дело нешуточное.
Объявили часовой привал.
Выставлены заслоны. Запылали вдоль дороги десятки костров. Хлопцы прилаживают знаки различия старательно и тихо. Прохожу по уже утоптанной обочине. Слышу за спиной свистящий шепот:
— Где сапоги достал?
И в ответ откровенная насмешка:
— Старшина выдал перед рейдом. Не знаешь?
— Брось загибать. Знаю я старшину. Полицай попался в смысле сапог «наваристый».
— Да нет, правда, подводы с Большой земли пришли. А наш Тарасыч цоп — и готово. Неужто ваш старшой проморгал?
— Выходит, проморгал.
— В таком разе вам ничего не остается, кроме как поджидать «наваристого» в смысле обувки полицая…
В отсветах костров партизаны быстро прилаживают на плечи кожухов, немецких шинелей, коротких пиджаков самодельные знаки различия.
— Вот и пригодилось шило да мыло, — смеется кто–то, откусывая нитку у пришитой пуговицы. — Правильно наш старшина требовал вчера. Угадал.
В темноте по неопытности случались и курьезы. Кто–то без привычки, наспех прихватывая погоны, пришил их шиворот–навыворот. У другого оказались один погон артиллерийский, с красным кантом, другой общевойсковой — с малиновым. Не обошлось и без «карьеристов». Но это выяснилось уже на следующий день, в степи, когда солнце осветило белую, слепящую простыню снега. Нашлись младшие лейтенанты, которые вырезали из консервной банки и нацепили себе на погоны звезды размером с маршальскую. А какой–то старшина, не разобравшись в знаках, нашил себе на погоны две продольные красные полосы, произведя сам себя не то в майоры, не то в полковники. Все было…
Но до того дня не всем довелось дожить.
Наш стремительный марш–маневр на юг начался в ночь на 21 января 1944 года.
К двадцати часам мы подходили с севера к железной дороге Ковель — Хелм. Сверясь по карте, начштаба доложил:
— По времени наша разведка должна быть уже на перегоне Любомль — Руда.
— А голова колонны?
— Вошла в Подгородно…
Мы вскочили на коней и помчались в Подгородно. В доме, возле которого сбились в кучу оседланные кони, быстро расспросили разведчиков, только что вернувшихся с переезда. Кавэскадрону дали приказ: с ходу захватить переезд.
Ленкин своим неповторимым, чуть–чуть небрежным кавалерийским маневром взял руку под козырек и повернулся через левое плечо. По потолку хаты метнулась тень нагайки. Все вышли на улицу. Кавэскадрон взял с места в карьер и скрылся за поворотом.
Начался мягкий снегопад. Белые хлопья, медленно кружась в воздухе, падали на мокрую незамерзшую землю. Дороги уже не было видно. Уши заложила глухая тишь.
Колонна приготовилась к новому броску вперед. Вслед за эскадроном несколько пеших рот, словно тени, бесшумно исчезают в белой вате снегопада. Зрение и слух обострены. Вроде все спокойно, но ловлю себя на том, что каждую минуту поглядываю на светящийся циферблат часов.
— Заслоны? — спрашиваю у начштаба.
— Две роты от второго батальона.
— Минеры?
— Приданы ротам с вечера.
Снова смотрю на часы. «Нехорошо. Нервничаю… Прошло всего сорок секунд…»
И словно в насмешку, с саней, на которых, укрывшись плащ–палатками, лежат бойцы второго эшелона, долетает голос:
— Эге, хлопцы, главное перед боем — прищемить себе нервы.
«Эх, ребята! Попробуй вот прищеми их, когда время идет медленно, а мысли бегут все быстрее и быстрее… Ну, хватит. Действительно — прищеми себе нервы!»
— Кульбака! Давай выводи свои заслоны!..
Минут через двадцать от Усача прискакал связной с докладом:
— Переезд захвачен! Охрану переезда накрыли, как цыплят. Сдались без выстрела.
— Колонна, шагом марш!
Команда глухо передается назад и гаснет в ватной дали. Ни эха, ни скрипа полозьев. Тишина.
В двадцать три часа двадцать минут голова колонны начала «форсировать» железную дорогу. Еще Рудневым, нашим любимым комиссаром и опытным военным, было узаконено это слово. Кто–то из знатоков уставного языка заметил однажды:
— Форсируют реки, товарищ комиссар. А мы форсируем железки и шоссейки?! Неграмотно как–то…
Руднев вскинул на грамотея черные глаза:
— Реки не форсируют, а через них переправляются. Если с боем — тогда форсируют. А мы еще ни одной железной и шоссейной дороги без боя не переходили… И некогда нам сейчас новые слова выдумывать. Народ привык так говорить и пускай продолжает себе на здоровье.
