— Где я встречал вас?
— Я знаю Зубова и Квятека из вашей компании… По Орлу. Может, там?
— Нет. В другом месте. Глаза эти, родинка на губе…
Заливаясь краской, Коцар смущенно потупился.
— Будет время, товарищ Щорс, еще вспомнить… Принимаю предложение. Только, чур, братву вашу сюда… Одному вовеки не переворочать тут. Видите что? Их до полсотни вагонов.
— После обеда нагрянут. А покуда я с удовольствием…
В четыре руки пошло веселее. Николай, не остыв от возбуждения после встречи с начальством, с наслаждением запускал пальцы в ящик с патронами, как в песок; облапывал любовно винтовки, подкидывал их, будто ребенка. Винтовки американские, марки «ремингтон»; новехонькие, в заводской смазке, тяжести ощутимой — приклад из темного дуба.
— Изготовлены в Америке по заказу царского правительства, — пояснил Коцар. — Сделаны на совесть.
— Да, совесть… Вот страна, Америка! Полмира залито по колено человеческой кровью. А она на этой самой крови жиреет, вздувается от золота. Где бы какой пожар ни случился — тут как тут. Тянет уже руки…
К ночи вместе с подоспевшими братьями Лугинцами, Никитенко и Божорой переворочали все вагоны. Винтовки, патроны, пулеметы, взрывчатка, ручные гранаты, седла… Не было совершенно обмундирования. Раздосадованные, уставшие, ввалились уже потемну в свой классный.
— Ты, Никита, навовсе до нас перекочевывай, — предложил Петро Лугинец, выкручивая фитиль в лампе. — Тащи вещи.
— Какие у меня вещи… Шинель да сумка, вот они.
— Да, шинели… — вздохнул Петро. — Без обмундировки дохлые дела будут с вербовкой. Котел худой можно еще перетерпеть. А без шинелей, без обувки… Стужа не за горами. Ты, Николай Александрович, тряси за душу начальство. Коль такое они вынашивают, регулярную часть, расчет на то имеют. В Брянск, Орел надобно ехать. В Курск.
Коцар прикуривал от лампы. Николай вдруг вспомнил, где видал его. Вот так же он тянулся к лампе с цигаркой. С ним был кто-то, худощавый, бритый, с высоким умным лбом.
— Видал ведь тебя, Никита, говорю… — за день не заметил, как перешел на «ты». — В Брянске, на вокзале. В начале августа…
— Могло, — согласился Коцар, выпуская дым в опущенное окно; заметил, как бережно относились к больному Щорсу его побратимы — заядлые курильщики. — С Исаковичем мы добирались в Орел в ту пору, сворачивали на Брянск. Да, Николай Александрович… Вот кто нам бы пригодился, Исакович. Вы незнакомы с ним? Военком для полка. Если по типу Красной Армии, комиссар обязательно потребуется. Белорус, из рабочих. Бубнов, боюсь, его направит к таращанцам, в Юриновку.
— В Юриновке Петренко, — высказал сомнение Константин Лугинец.
Вернулись Квятек и Зубов. Они, как краскомы, по распоряжению повстанческого центра объезжают дальние села, куда выходят из Украины какой уже день таращанцы и нежинцы. Таращанцы, собственно, прошли; в Юриновке их собралось около четырехсот человек. Нежинцы начали появляться по одному, малыми группками. Ждут с ночи на ночь самого вожака, Николая Крапивянского. На нежинцев надежды возлагал Бубнов. Нынче всем стало очевидно, что нежинское восстание, как и таращанское, было преждевременным.
Никита Коцар, с легким сердцем переступивший порог их крохотной, но спаянной уже семьи, вполне разбирается в происходящих событиях. Оказалось, мальчишка, он давно имеет партийный билет; это повергло в явное замешательство политкаторжан Константина Лугинца и Квятека — они-то уж половину прожитого борются за светлые идеалы партии, а билетов не имеют. Николай тоже почувствовал неловкость; вспомнился разговор с Бубновым в Юриновке…
— А что, Никита, билет такой непременно нужон в кармане? — по простоте душевной полюбопытствовал Петро, не подозревая о возникшем напряжении, скрытом от его глаз.
— Главное в ином… веришь ли? Готов отдать всего себя без остатка общему делу?
— Петро, ерунду задаешь человеку, — укорял младший Лугинец брата, довольный ответом Коцара. — А ты, Никита, не потакай. Скажи лучше вот про что… коль заговорили о нежинцах. А что нынче наша украинская партия, как она глядит на будущее?
В разговор Николай не вмешивался. Наевшись сала со свежим пшеничным хлебом, устало отвалился к дощатой перегородке купе. Обхватив ладонями кружку, сдувая пар, прихлебывал мелкими глотками. За Коцаром наблюдал исподволь. Не так и прост адъютант штаба будущего полка. Обманчив его совестливый вид. Легко и охотно смущается по всякому пустяку. Слова выдают: кроет напрямик, без околичностей. В том и странность. Ловко посадил Лугинца. У Квятека сузились недоверчиво и без того узкие глаза, а под степными скулами заходили желваки. Конечно, главное, на чьей ты стороне. И все-таки иметь в кармане билет или не иметь… К нему, Щорсу, уже подступают открыто. Бубнов не зря спросил; теперь председатель ЦВРК умышленно обходит тот разговор, видит в нем только военспеца…
Нет, сам Николай не видит в себе военного специалиста; признаться, и чин никакой, и опыта, по сути, никакого. Страстное желание вызволить свою землю от завоевателей-чужеземцев, установить на ней справедливую народную власть — Советы; ради такой цели он борется. Выходит, другие со стороны не видят в нем ничего подобного. Для них он военспец, ни больше ни меньше. Вкралось подозрение: неспроста Коцар очутился среди них. Не случайно предлагал его Ауссем — обговаривалось. Восстанавливая в памяти встречу в вагоне, убеждался, что Никита ждал его.
Николай ощутил подступившую обиду: ведь никто вот так не подошел к нему из партийных работников и не сказал прямо в глаза: «Вступай». Нет, нет, что-то не то. Никита прав — дело это совести каждого. Оттого Бубнов только осведомился…
Шевельнувшаяся обида угасала. Не обида, скорее всего безотчетная вспышка, вызванная кратковременной неприязнью. Неприязнь зряшная — Никита парень дельный, внешне обаятельный.
С каждым днем наваливались заботы. С боем выбивали пустые вагоны, с боем выколачивали лишнюю винтовку, ящик патронов, гранат; тут же загружали, пломбировали их, сами становились в караул. Обмундирование все не подвозили; с нетерпением ждали и обещанных Ауссемом пушек.
Как-то в полдень в дверях вагона встал возбужденный Щорс.
— Никита, есть обмундирование!
— Где же оно!
— Здесь, на станции, в железнодорожном складе. Сейчас же создать комиссию и по акту принять. Железнодорожники согласны.
Со времен войны завалялась малая партия ботинок, гимнастерок, брюк, белья и котелков. Шинелей не было. Без помощи посторонних перетаскали со склада в вагон подвалившее богатство.
Вечер провели шумно. Разговоры, естественно, вокруг полка. Кому-то пришло в голову, коль будет полк, надобно загодя обзавестись полковой печатью и штампом.
