— Просвещение народа, — гремел бас Юрьева, — вот наш первейший долг…
Могучий голос Юрьева, как обычно, звучал, заглушая остальные голоса, и был слышен уже из прихожей, где тот раздевался, оставлял свою большую узловатую палку. Он целовался с друзьями по-московскому обычаю троекратно. Если ему было жарко, если его разгорячили собственные слова, то расстегивал свой темный сюртук, развязывал галстук. Говорил пылко, азартно, и был похож в эти минуты на древнерусского проповедника.
В тот вечер Сергей Андреевич Юрьев повел речь о судьбах русского народа, о его будущем, о том, что великие дела и свершения народа — еще впереди, что русские люди еще поразят мир и великими открытиями в науке, и величайшими достижениями в искусстве. Нужно только, убеждал он, помочь выбраться русскому человеку из темноты и невежества, пробудить пока еще скованные огромные духовные и творческие силы. И всю свою жизнь сын богатых тверских помещиков стремился к этому не на словах, а на деле. Основал в своем имении в Калязинском уезде Тверской губернии народное училище. Устроил крестьянский театр, где ставил комедии и драмы Островского и Писемского, и сам писал пьесы по русским народным сказкам.
— Видели бы вы, — говорил он, — с каким интересом, с каким пониманием следят зрители-крестьяне за происходящим на сцене! Вот к кому мы должны обращаться своим искусством в первую очередь!..
Юрьева столь же страстно поддерживал Чаев, также принадлежавший к среде удивительных русских людей, морально стойких и самоотверженных, душевно щедрых и целеустремленных в своей деятельности и творчестве. Эта среда даст России Третьяковых и Бахрушиных, Суриковых и Коненковых, и сколько еще замечательных имен! Свою огромную внутреннюю силу эти люди, чья яркая одаренность сочеталась с лучшими чертами русского национального характера, русской души, черпали в неиссякаемой любви к России, в постоянном стремлении служить интересам своего отечества и народа. Большой популярностью в свое время пользовалась книга Чаева «Наша старина по летописи и устному преданию», в которой он собрал летописные рассказы о князьях Рюрике, Олеге, Игоре, Ольге, Святославе, Ярополке, Владимире, народные предания, былины об Илье Муромце, Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче, народные песни, стараясь донести до читателя живую русскую речь, звучавшую много веков назад.
Но больше всего разговоров было, разумеется, об искусстве, картинах, выставках.
Живописец Евграф Семенович Сорокин, рьяный поклонник академических традиций, рассказал, как он вместе с Николаем Александровичем Рамазановым работал в недавно воздвигнутом храме Христа Спасителя: писал часть икон главного иконостаса, а его товарищ трудился над горельефами на внешних стенах. И вот теперь его уже нет…
И снова всеобщее внимание привлек Юрьев. Он стал говорить об искусстве, эстетических идеалах, о красоте, о том, что человек под влиянием духовной красоты, прекрасного как бы очищается, становится лучше. Принадлежа к поколению людей сороковых годов, Юрьев верил в истину, добро. И в этой вере его было что-то незапятнанно-чистое, возвышенное и одновременно по-детски наивное, простодушное. Недаром называли его идеалистом. Да, Юрьев был идеалист, считал, что человек может измениться, улучшиться под влиянием красоты и сама жизнь может преобразиться, озарившись светом добра и счастья. Но многое в его суждениях было справедливо, истинно. И в воззрениях на искусство, когда он утверждал, что задача искусства в живом воплощении правды и красоты. И когда говорил о том, что человек только в союзе, единении с другими людьми становится нравственной личностью, что человек не должен замыкаться в себе, уходить в собственный мир, что он, человек, силен именно связью с окружающими, и в этом, по его мнению, заключалось одно из проявлений духа народности…
Лето обычно проводили на даче в Мазилове или в Архангельском, неподалеку от дворца Юсупова. Саврасовы временно лишались здесь общества своих московских друзей. Никто их не навещал, они жили уединенно, предоставленные самим себе; вечера, беседы «за чашкой чая» возобновятся зимой, а сейчас Софи и Алексей вдвоем вместе со своими дочурками.
В 1866 году у Саврасовых было уже трое детей: пятилетняя Вера, совсем маленькая Наденька и младенец Анатолий. Но летом, когда они жили на даче в окрестностях деревни Мазилово, мальчик умер. Он родился слабым и хилым. Алексей Кондратьевич ждал сына, был счастлив его появлению на свет, и вот… А в начале 1867 года не стало Наденьки.
Саврасов тяжело переживал смерть детей. Первая девочка, родившаяся в 1858 году, через год после свадьбы, вскоре умерла. А теперь, за какие-нибудь полгода, еще две смерти. Он молча носил эту боль в себе. Софья Карловна подумывала о том, чтобы взять на воспитание какую-нибудь сиротку, чтобы Верочка росла не одна. Но этого не пришлось делать, в ноябре того же, 1867 года Софи родила девочку, которая, слава богу, оказалась здоровой и крепенькой. Ей дали имя Евгения, а называть стали Женни.
В Архангельском Алексей Кондратьевич часто брал с собой на прогулку старшую дочку. Вера любила гулять с отцом. Вот идут они по аллее: высокий огромный мужчина в полотняном костюме, в соломенной панаме и рядом с ним маленькая девочка в белом платье, которую он держит за руку. По аллее, мимо высоких берез, чьи листья шевелятся при слабом ветерке. Глянцевитая зелень деревьев, пронизанная солнечным светом, беспредельное небо неяркой голубизны. Потом выйдут они в поле и увидят поспевающую, желтеющую рожь с синими крапинками васильков, будут смотреть, как проносятся в небесной выси стрижи. Верочка устанет, и отец поднимет ее, посадит себе на плечи и снова зашагает по неровной, бугристо-твердой дороге, сжимая в руках теплые детские ладошки, а девочке будет весело и немного страшно, но зато как интересно приподняться над землей и глядеть на все сверху. Они остановятся и будут долго стоять на крутом берегу, откуда открывается вид на заречные луга. Но особенно хорошо в лесу, где в полуденный зной прохладно, пахнет листьями, травой, корой деревьев, мхом, землей, где хрустят под ногами сухие ветки, где попадаются большие кучи муравейников с хлопотливой таинственной жизнью муравьиного царства, где вдруг покажется под кустом красная шляпка мухомора на тонкой бледной ножке, где на освещенной солнцем полянке запестрят в траве цветы. Опустится на цветок, сложив слюдяные крылышки и выпустив темные лапки, бархатный шмель, черный спереди, оранжевый сзади… Саврасову хотелось, чтобы его дочь полюбила природу, и он обращал ее внимание то на красивое, освещенное солнцем облако, то на стройную молодую елку, похожую на сказочный зеленый шатер, то на кряжистый дуб, царь-дерево, широко раскинувший свои могучие ветви, то на божью коровку, ползущую по стволу осины, то на мелькнувший где-то в лесной поросли длинный черный хвост сороки с ослепительно белым брюшком… Он наклонялся и показывал Вере какой-нибудь скромный цветок, объяснял его строение, любовался сам лепестками, их формой и окраской, и ему хотелось, чтобы дочь тоже любовалась и восхищалась этой частицей великого мира вечной природы.
