— И это все? — Рамишвили не удалось скрыть свое недовольство.
— Господин министр, Камо просил передать, что он и его отряд не предпринимали ничего крамольного против меньшевистского правительства Грузии, — ответила Сандухт.
— Ладно, — сухо пресек ее министр, вложив письмо в папку, — вы свободны, барышня. Постараюсь быть полезным. Обождите секунду, вас проводят.
Он нажал кнопку, вошел секретарь-помощник.
— Арчил, проводи барышню.
— Благодарю, господин министр.
— До свидания.
Когда дверь захлопнулась, сдерживаемое возмущение Рамишвили прорвалось наружу:
— Негодяй! Подлый большевик! Он еще осмеливается учить меня из-за решеток Метеха! Да захочу — скручу его в бараний рог, в порошок сотру!
Он места себе не находил, нервно вышагивая вдоль и поперек кабинета, раза три выпил воду, промочил высохшее горло.
— Арчил! Арчил! Не слышит, что ли? Арчил!
Рамишвили забыл о двойных дверях министерского кабинета. Он вышел к секретарю-помощнику. Арчил, погруженный в папки с бумагами, вскочил с места.
— Приготовься, поедешь со мной в Метех.
Двух месяцев в тюрьме вполне достаточно, чтобы взвесить, обмозговать причины ареста. Те, кого не поймали: Цолака Аматуни, Асю Папян и Амалию Тониян, не вызывали никаких подозрений. Об арестованных тоже речи быть не может. Кто же виноват? Если такового виновника нет, так в чем же причина? Камо не мог понять. Видимо, их выследили и арестовали.
Камо вспомнил, как в последний раз в Баку ловко выкрутился и увильнул от мусаватистов. «Хвоста» за ним вроде не было, товарищи ждали его на перроне, чтобы сесть в вагон. И вот он появился на вокзале в новой с иголочки княжеской черкеске, каракулевой папахе, в вычищенных до блеска сапогах — князь Тихон Луарсабович Цулукидзе собственной персоной. Беглым взглядом он осмотрел перрон, заметил товарищей и дал знак подниматься в вагон. Приказав носильщику следовать за ним, он двинулся к вагону, легким движением головы отвечая на почтительные поклоны.
Поезд, тронувшийся было после третьего звонка, резко затормозил.
Обеспокоенные пассажиры высыпали на перрон.
— Что случилось?!
— Псы безродные! — крикнула какая-то женщина. — Власть называется! Провалиться бы вам, в женском белье роются!
— Кто-то сбежал.
— Говорят, анархист.
— Нет, большевик по имени Камо.
Чертыхаясь, к выходу пробивался «князь Цулукидзе».
— Что стряслось, черт подери?! Зачем переполошились?
Его никто не слушал. Поднимавшийся в вагон офицер взял под козырек:
— Ваше благородие, приношу свои извинения, мы ловим Камо.
— К черту и вас, и вашего Камо! Прицепите мой вагон к другому поезду и ищите, кого хотите!
Мусаватистскому офицеру тон грузинского князя не понравился, и он не замедлил вежливо предложить:
— Извините, ваше благородие, соблаговолите пройти со мной.
— Что?! Я?! Что за чушь вы несете!
— Вы пройдете или…
Отряд уехал без Камо. Но не доехал до Тифлиса и вышел на станции Баладжар. Надо было немедленно возвращаться в Баку, сообщить в центр большевистского подполья и во что бы то ни стало вызволить Камо из рук мусаватистов.
Домик карабахца-железнодорожника Григора Патваканяна служил сборным пунктом в Баладжаре, и сейчас здесь совещались члены отряда Камо. Григор обещал помочь и отправить их первым же товарняком в Баку. В дверь постучались.
— Кто там — настороженно спросил хозяин.
— Князь Цулукидзе!
Все повскакали с мест. Григор открыл дверь и впустил улыбающегося «князя Цулукидзе».
— Я так и знал, орлы, что вы не покажетесь в Тифлисе, не повидав Григора. Здорово, господин Патваканов! Обещаю, что право первого залпа большевиков по Баку предоставлю тебе. Мальчики и девочки! Меня, стало быть, схватили и увели. Я беспощадно ругался и шибко возмущался. Документы были безукоризненны. Эти болваны мусаватисты, охотясь за Камо, задержали двадцать человек. Из них семнадцать, в том числе и меня, выпустили, рассыпавшись в тысяче извинений. Троих придержали.
— Крайне подозрительных? — весело перебил Аматуни.
— Крайне подозрительных, — засмеялся «князь», — говорят один из них Камо.
— Ого! — обрадовался Патваканян, — наконец-то нм посчастливилось!
Отряд продолжил свой путь. Ему предстояло перебраться из Тифлиса в Батум, из Батума — на Северный Кавказ, чтобы взорвать Деникина с его штабом. Но совершенно неожиданно помешали непредвиденные обстоятельства: меньшевики-«единомышленники» арестовали отряд.
Эта весть в тот же день долетела до Астрахани, и оттуда в Москву поступила срочная телеграмма: «Вне всякой очереди. Москва. Предсовнаркома Ленину, копия ЦК. Стасовой. Краевой комитет сообщает, что в Тифлисе арестован тов. Камо. Условия ареста неизвестны, но сообщают, что освобождение сомнительно. Полагаю, что арест находится в связи с общими массовыми арестами, происходящими в связи с последним восстанием. Арестованными переполнены все тюрьмы и участки. Правительство действует по указке англичан. Член Реввоенсовета Киров.»
…Длинный и прочный засов на двери камеры сдвинулся. В полумраке появилась фигура Ноя Рамишвили.
— Вы меня вызывали, господин Тер-Петросян?
— Здравствуйте, господин Рамишвили. Эй, надзиратель, принеси стул для господина министра внутренних дел, — Камо накинул на плечи пиджак и сел на деревянной койке. — Давай, Ной, мы с тобой потолкуем минут двадцать, как революционеры девятьсот третьего — девятьсот четвертого. Не думаю, чтоб ты забыл про листовки, оружие. Послушай, что я скажу, Ной. Твой помощник может остаться. А ты, — он обратился к надзирателю, — сгинь с глаз, пока я не рассердился.
Слова Камо что стене горох — надзиратель не шелохнулся, не сводя глаз с Рамишвили.
— Можете идти, — распорядился Рамишвили.
Надзиратель вышел. Камо встал, подошел к стене, без труда вытащил из нее один кирпич, второй, потом еще два кирпича. Таким же образом он снял кирпичи из второго ряда.
— Мне осталось разобрать последний, третий ряд, для этого понадобится день или и того меньше. Товарищи, которые доставят веревку, всегда и везде найдутся, если тебе, конечно, память не изменяет, — сказал Камо, осторожно вставляя кирпичи на место. — Но знаешь, почему я не хочу воспользоваться побегом?
Рамишвили молчал, Арчил только рот разинул.
— А потому, — продолжил Камо, — что против правительства, меня арестовавшего, я не совершил никакого преступления. Я хочу, чтобы твое правительство меня освободило по доброй воле. И я требую объяснения причины моего ареста.
