Уже отсняли добрую треть картины. Уже первые порции просмотренного материала подогревали энтузиазм группы: зрелище по тем временам получалось феерическое! К сцене на льду готовились, как к празднику. В его зеркале отражались цветные огни студийных дигов. Репродукторы гремели ритмами озорных песенок из будущей картины. Балетмейстер Валентин Манохин еще трудился с кордебалетом, но весь мир вокруг уже нетерпеливо пританцовывал, ожидая начала съемок. Фильм катился как по маслу. Самый трудный в кино жанр на глазах покорялся веселым и талантливым людям – ну разве не счастье?
Она вышла на лед в своем платье с цветами и орнаментом, на голове победно торчали круто загнутые козлиные рожки. Подбоченилась, встала поустойчивее. Конечно, артист должен уметь все, и она будет делать все что нужно. Будет танцевать на коньках: зрители должны поверить, что эта Коза – вторая Соня Хэни, чемпионка по фигурному катанию из любимого фильма «Серенада Солнечной долины». С коньками Люся и в детстве не дружила, но вот как раз этого зрителям знать не надо. Предупредила всех на площадке: осторожно, имейте в виду… И тут же Медведь, ходивший кругами по льду, наехал, тяжело грохнулся, захохотал – и все было кончено.
…Из истории болезни № 1881 во втором отделении Центрального института травматологии и ортопедии: «Гурченко Людмила Марковна. Поступила 14 июня 1976 года. Диагноз: закрытый осколочный перелом обеих костей правой голени со смещением отломков».
А вот что мне рассказал заведующий отделением Нефед Петрович Кожин:
– Случай был трудный. Оперировали с применением самых современных методов, какие были тогда доступны. Но очень важен был «волевой фактор» самой пострадавшей. Она это понимала и упорно боролась за то, чтобы помочь и себе, и нам. Никогда не теряла надежду, что вернется к своей профессии. Месяца через два после операции, в нарушение всех норм, уже выехала в Румынию на съемки фильма «Мама» – нужно было заканчивать картину. Очень контактна. Шутила, передразнивала врачей, смешно показывала всех окружающих. Мы с ней, надо сказать, много воевали: она любила модную обувь, а после такой травмы нужно было ходить на низком каблуке. Не тут-то было: «Я скорее умру, чем пойду на таком. Вы забыли, что я – Гурченко!» Ее многие навещали – помню, часто приходил Юрий Никулин, даже спел на одном из наших вечеров несколько песен. Да и сама Гурченко, когда выписалась, приехала и устроила большой концерт для сотрудников института, привезла фильм «Мама».
Из рассказа лечащего врача Константина Михайловича Шерепо:
– Конечно, это была очень тяжелая травма. В случае неудачной операции Гурченко осталась бы инвалидом, и думаю, что ее актерская карьера была бы закончена. Говорят, что люди искусства очень эмоциональны и впечатлительны, с ними трудно. Но к Гурченко я испытываю только огромное уважение. Она не могла не понимать, чем все это ей грозит. И гарантий тут никто не мог дать – у нас не часовая мастерская, а хирургическое отделение. Но вела себя мужественно, просто и доступно. Никаких стенаний и нытья. Спокойный, уравновешенный человек. Боли не боялась – ее интересовал только конечный результат. И она помогала нам бороться за свое выздоровление как могла.
…Чего это стоило? Попробуем вообразить.
Снова неизвестность. На этот раз – еще более мрачная. Гурченко лежит в белизне больничной палаты, изуродованная нога стянута сложной металлической конструкцией, в глубь тканей уходят спицы – держат раздробленную кость. Потом операция. Гипсовое полено вместо ноги. Простейшие гимнастические упражнения даются огромным напряжением воли. Но она актриса. Движение, пластика, танец – ее профессия и ее жизнь. О танце, по-видимому, теперь надо забыть навсегда. Даже еще три-четыре месяца после операции тревожно: срастется ли? Никаких гарантий. Неизвестность.
Она еще умудрилась досняться в «Маме» с этим поленом вместо ноги, с этой болью и неизвестностью. Весело танцевала в кадре на крупном плане – как всегда, виртуозно, отточенно, ликующе. Плечами, руками, улыбкой. Получилась самая обаятельная, обольстительная, пластичная, нежная, неотразимая, пленительная Коза, какую только могло нарисовать воображение, – «с чарующими веснушками», как написали в журнале «Румыния».
Верные козлята старательно загораживали от кинокамеры гипс. Никто из зрителей ничего не заметил – ни того, что танец неподвижен, ни того, что актриса прощалась с карьерой танцовщицы, с музыкой, а возможно, и с профессией, без которой непонятно, как жить. Рецензенты отмечали, что еще никогда музыкально-лирические грани дарования Гурченко не раскрывались так полно и интересно.
Физическая рана заживает быстрей, чем душевная. В трудную минуту помогают человеческое тепло, участие, вот эти цветы и апельсины, что принес Юрий Никулин, соратник по фильму «Двадцать дней без войны». Дружеская улыбка, шутка. Оптимизм нельзя постоянно генерировать в себе из ничего – оптимизму нужна подпитка, вот эта улыбка посреди белой больничной палаты. Только тогда возвращается сознание, что за границей этой белизны, в большом цветном мире, где продолжают шуметь кинокамеры, гореть диги и звучать музыка в кинопавильонах, – там тебя ждут.
Значит, нужно вернуться. Нужно сделать для этого все.
О многом можно передумать, когда спит больница.
Эти часы раздумий тоже отложатся в памяти, в сознании, в опыте – человеческом и профессиональном:
– Травмы заставляют тебя пережить наивысший пик трагедии и счастья! И когда в роли есть хоть намек на что-то подобное – тебе все ясно, потому что у тебя такой «потолок», такой запас перенесенного!
…Меньше чем через год она уже снова была на съемочной площадке. В фильме «Обратная связь» играла Вязникову. Ходить еще не могла. Только появлялась в кадре – не входила и не выходила из него, а – появлялась.
Фильм ставил Виктор Трегубович – тот самый, кто заново «открыл» нам Гурченко, пригласив ее сниматься в «Старых стенах». Добро она умела помнить и готова была с этим режиссером работать всегда, даже если занята, даже если роль микроскопична – как, например, в картине 80-х годов «Магистраль».
Была ей интересна и сама эта героиня, женщина той же породы, что Анна Георгиевна, но другой судьбы. Казалась важной и потому тоже захватывающе интересной борьба за правду, которую вела героиня.
Пьесу «Обратная связь» ставили тогда многие театры: только в Москве чуть ли не одновременно вышли премьеры в «Современнике» и МХАТе. Вязникову играли везде хорошо и интересно. Но – играли. Изображали «деловую женщину», неустроенную в личной жизни, замкнувшуюся, но не теряющую элегантного достоинства.
Люсе уже не нужно было к Вязниковой «присматриваться» и привыкать к ней. Она уже знала, какой ценой обходится преданность делу. Так что она в этой роли не играла, а выходила в сражение с тем, что ненавидела сама. Этот нерв личной боли за происходящее и в жизни, и на экране теперь постоянно будет напоминать о себе, и все роли, которые ей предстоит сыграть в дальнейшем, четко поделятся на две неравные половины. В одних она актриса с блестящей техникой перевоплощения, меняющая маски, платья, парики с эстрадной виртуозностью, актриса ревю, шоу, мюзикла, оперетты, актриса «костюмных» ролей, актриса карнавала, лицедейка, клоунесса, дива, звезда. В других это сама Людмила Гурченко, пришедшая к нам с экрана, чтобы сказать о том, что она любит, а что презирает. Чему сочувствует и над чем смеется.
