Он может написать эти письма, потому что учит классический мертвый язык точно так же, как если бы тот был живым. Он часто наблюдал, как те, кто восемь лет учил в гимназии греческий и превосходно знал все бесчисленные грамматические правила, едва могли составить связную фразу, не говоря уже о том, чтобы вести беседу. Шлиман же, напротив, считает, что грамматику освоить легче всего попутно, читая текст, и что только при практическом овладении языком постигаешь всю его прелесть.
Жену и годовалого сына он почти не видит. По вечерам, когда есть немного свободного времени, он сидит в кабинете и занимается греческим. Все воскресенье, с раннего утра до поздней ночи, он тоже отдает своей страсти. Он исписывает тетрадь за тетрадью: фразы, которые составляются лишь для упражнений в языке, полны, однако, глубоких мыслей и признаний. Друзья и знакомые видят в нем только человека необыкновенного везенья, ловкого и удачливого купца, родственники — благодетеля, всегда готового оказать помощь, жена — мелочного тирана, сын — чужого. В тетрадях для упражнений в греческом звучит голос человека, которого никто не понимает и не желает понять.
«Я хочу в Грецию. Там хочу я жить. Как это возможно, что есть столь прекрасный язык!»
«Если бы я не мог жить в Греции, то я бы больше всего хотел быть сельским хозяином в Мекленбурге. Если будут продавать Калькхорст или Анкерсхаген, я куплю. Но мне прежде надо проверки ради прожить там шесть месяцев, чтобы выяснить, выдержу ли я такую, в сущности, праздную жизнь».
«Мне опротивели ложь и обман, с которыми я встречаюсь на каждом шагу. Поэтому я хочу, ликвидировав дела, поехать в Грецию. Там я с пользой буду достаточно долго заниматься философией и археологией. Я не могу больше переносить треволнений, я должен оставить торговлю, я хочу на свежий воздух, к крестьянам и животным».
«Я знаю, что я скуп и жаден. Мне надо перестать быть таким. Всю войну я думал только о деньгах».
«Я знаю, говорят: «Каждый сверчок знай свой шесток». Но я не могу дольше оставаться купцом. В том возрасте, когда другие посещали гимназию, я был рабом, и только в двадцать лет принялся за изучение языков. Поэтому я не получил основ знаний. Из меня никогда не выйдет ученого, но кое-что я хочу наверстать. Мое желание — когда-нибудь по-настоящему поучиться, и надежды мои уже растут».
«Днем и ночью я в тревоге, как бы пожар не уничтожил моих запасов индиго. Тогда все мои мучения оказались бы напрасными. Мне надо бежать отсюда. Я должен получить возможность жить для науки, которую я так люблю».
Вот цель, но она еще двойственна. То он стремится к одному, то жаждет другого: счастье под сенью колокольни и старой липы, которое он пережил в детстве, и счастье, о котором он тогда мечтал, — Греция и наука.
Но еще раз судьба осаживает его: великий кризис, разразившийся на следующий год в торговле, держит уставшего от дел Шлимана в железных клещах. Стать жертвой этого кризиса — значит отказаться и от новой жизни еще до того, как она началась. Однако, несмотря на этот хаос, несмотря на окружающую тревогу, Шлиман берет у профессора фон Муральта уроки латыни — за десятилетия, проведенные в водовороте товаров и цифр, он почти забыл даже то немногое, что учил в детстве.
И вот все приготовления закончены. Больше его никто не удерживает, не удерживает и маленькая Наталья, родившаяся осенью.
Шлиман подводит итоги: он достиг поставленной цели. Теперь даже по отношению к своей мечте он остается осторожным дельцом, который все взвешивает, прежде чем принимает окончательное решение, — необходимо убедиться, не оказался ли он за десятилетия своей жизни купца настолько во власти магии чисел и чар торговли, что избавление от них будет для него слишком тяжелым или вовсе невозможным; необходимо убедиться и в том, не ставит ли он перед собой непосильных задач. Ибо попытка собирать в своем доме общество ученых и любителей древности показала ему, что при всей своей страсти к античности и всех своих стараниях он только жалкий дилетант, не осмеливающийся в присутствии столь ученых мужей и рта раскрыть. Он — теперь это ему отчетливо видно — не человек теории и раздумий, он создан для действий, для труда и борьбы. Есть еще одна причина, которая гонит его прочь из Петербурга и манит начать новую жизнь, — его неудачный брак. Он стал совершенно невыносимым, но продолжает оставаться в силе — ради детей, а может быть, и в слабой надежде добиться еще понимания Катерины.
Управлять от его имени фирмой в Петербурге и филиалом в Москве Шлиман поручает своим заместителям, надежным и осмотрительным людям, которые прошли его школу. Он остается хозяином и в том случае, если сам на неопределенное время отойдет от дел. Он остается хозяином, чтобы иметь возможность вернуться, если все его прежние желания и мечты окажутся пустыми.
Шлиман отправляется в путешествие, не преследующее никаких деловых целей. Так же и древнегреческий язык — тринадцатый изученный им — был первым языком, который не может принести купцу ни малейшей пользы. Впервые в жизни, изучая греческий и отправляясь в путешествие, Шлиман делает что-то ради собственного удовольствия.
Книга четвертая. БАЛАНС ОДНОГО КОММЕРСАНТА
...Пора с этим делом кончать мне!
«Илиада», VIII. 9
Глава первая. Окольный путь к земле обетованной
Спутникам верным своим приказал я пойти и разведать,
Что эа племя мужей хлебоядных живет в этом кpаe.
«Одиссея», X, 108
В Петербурге он жаловался, что постарел и в тридцать шесть лет имеет седые волосы. Теперь, когда он пустился в большое путешествие по разным странам, это чувство как рукой сняло. «Блажен лишь тот, кто суеты не ведая...», — с радостью вспоминал он любимого своего Горация. Швеция, Дания, Германия, Швейцария, Италия были этапами его пути. Достопримечательности, расстояния, средства сообщения, одежда и пища населения, меры и монеты — все тщательно заносилось в дневники. Их Шлиман, как правило, вел на языке той страны, по которой путешествовал.
Он перебирается на Иберийский полуостров. Почти нигде не изменяет он обычному маршруту туристов. В Кордове внимание его особенно привлекает могила сына Колумба. Надпись гласит, что тот обладал знанием «всех наук». Не зависть испытывает Шлиман, глядя на эту надпись, а чувство горечи: сколько он упустил! Но он питает надежду, что к старости овладеет хотя бы несколькими науками. Или по крайней мере одной, чтобы совершить в ней что-нибудь стоящее.
