За проведенную в этой экспедиции работу Урванцев был награжден Географическим обществом медалью Пржевальского и именным подарком Норвежского правительства. В 1923—1926 годах он снова руководил разведочными работами на одном из норильских месторождений. За три месяца до нашей встречи он вернулся из экспедиции в Хатангский и Таймырский районы, где прошел на лошадях, оленях и моторной лодке более 8 тысяч километров.
Понятно, что, занимаясь одиннадцать лет изучением геологии Таймырского полустрова, Урванцев не мог не интересоваться Северной Землей, являющейся как бы естественным продолжением этого полуострова. Он сам собирался через год организовать на Северную Землю экспедицию.
Мой план экспедиции его полностью удовлетворял и, по его выражению, во многом совпадал с его собственным. Урванцев, как и я, был сторонником взгляда, что с первычным исследованием таких труднодоступных районов, как Северная Земля, лучше справится небольшая, легкая и подвижная экспедиция с минимальным количеством хорошо подготовленных людей. Всю ночь мы проговорили об Арктике. Я убедился, что мой спутник знал север, обладал разносторонней эрудицией, так необходимой в экспедиционных условиях. То, что его навыки полевой работы—-передвижение на лошадях по тайге, на моторной шлюпке по рекам и на оленях по тундре — отличались от передвижения по льдам на собаках, меня не смущало. Я был уверен, что смогу провести любого человека, следующего за моими санями, по любой дороге в Арктике. К тому же освоить самостоятельную езду на собаках при желании не так уж трудно. Во время беседы мы убедились, как мы оба любим Арктику, и это стало основой наших дальнейших отношений. Урванцев показался мне тем человеком, который и нужен был для экспедиции. Подъезжая к Москве, я предложил Николаю Николаевичу продолжить нашу совместную поездку до Северной Земли и тут же получил его согласие.
Так появился второй участник Североземельской экспедиции.
В Москве мы узнали, что план экспедиции утвержден правительством, и немедленно приступили к ее снаряжению.
А теперь мы остаемся на безымянном островке. Николай Николаевич знает север и ясно представляет наше положение в будущем. Он торжественно сосредоточен, как человек, вступающий в новый ответственный этап своей жизни.
На корме с румпелем в руке сидит радист Вася Ходов, самый молодой член нашей экспедиции.
Когда вопрос о снаряжении экспедиции на Северную Землю был решен, слух о ней быстро разнесся по всей стране. Посыпались предложения. Они шли из больших городов и из глухих деревень. Смелыми людьми наша страна богата. Предлагали свои услуги и ученые, и рабочие, и крестьяне. Больше всего заявлений поступало от молодежи. Сколько здесь было горячих писем с просьбой взять в экспедицию! Можно было бы организовать не одну, а десять экспедиций. Но нам нужно было всего два человека. Из них только один по характеру своей работы мог быть представителем славного молодого поколения. Выбор пал на Василия Васильевича Ходова.
Ему только недавно исполнилось восемнадцать лет. Он рослый, плечистый и крепкий. Но у него еще по-юношески припухлое лицо, еле пробивающиеся усики. А его биография поместилась на половине листа из ученической тетради в клеточку. Поэтому мы не можем звать его иначе, как Васей.
Однако Вася, несмотря на свою молодость, уже поработал председателем секции коротких волн при Ленинградском отделении Общества друзей радио. Секция и рекомендовала его как одного из лучших радиолюбителей, хорошо знающего радиотехнику, способного самостоятельно разработать схему приемника или передатчика и, при наличии материалов, смонтировать их, не говоря уже об умении выяснить возможные повреждения в аппаратуре и устранить их. В то же время о нем отзывались как о человеке спокойном, выдержанном, скромном и хорошем товарище. Самого Васю не пугала далекая неизвестная земля и возможные лишения.
Сейчас он впервые остается в Арктике. На лице юноши недоумение, смешанное с грустью; глаза точно спрашивают: «Неужели! Так скоро?»
На носу шлюпки охотник С. П. Журавлев. Это не новичок, а настоящий полярный волк — опытный промысловый охотник, продубленный полярными ветрами и отлично знающий повадки зверя, охоту на него, а также условия Заполярья и езду на собаках. Такого можно спокойно брать с собой в любой поход в темную полярную ночь и в самую бешеную метель.
Мы долго ломали себе головы, где найти такого человека. Люди, которых я знал и в которых был уверен,— мои товарищи по экспедиции на острове Врангеля — были далеко. Проверенные на работе спутники Урванцева находились на Енисейском Севере. Ехать за нужным человеком не позволяло время. Надо было найти где-нибудь поближе. Я выехал в Архангельск. Здесь, кого бы из знающих Арктику людей я ни спросил, все как будто по уговору отвечали: «Сергей Журавлев вам подойдет». Многие добавляли: «Только не спутайте — здесь несколько Журавлевых. Все они из Шенкурского уезда и все охотятся на Новой Земле. Вам нужен Сергей Прокопьевич».
Слух о Сергее Прокопьевиче Журавлеве дошел до нас еще в Ленинграде. О нем отзывались как о лучшем новоземельском охотнике. Говорили и о его недостатках, но как-то вскользь, как о не играющих роли на фоне заслуженной славы охотника.
По моему вызову явился хорошо сложенный северянин, светловолосый, голубоглазый, статный, подтянутый. Все движения его были четки, резки и уверенны.
После обычного приветствия он заговорил первый:
Георгий Алексеевич, я уже послал вам заявление. Знаю, зачем вызвали. Согласен! Еду с вами.
— Ну, а если не подойдете?
Охотник оторопел. — Как не подойду?! Я уже сани начал делать... и подполозки заказал из стальных пил... на лесозаводе обломки нашел.
В голосе охотника слышалось и удивление и огорчение.
— Говорят, выпиваете изрядно. И слушаться не всегда умеете.
— Головы не пропиваю и силы тоже,— гордо выпрямившись, ответил охотник и мягче добавил: — А слушаться буду. Знаю, на что иду.
— На большой заработок не рассчитывайте. Для промысла времени будет мало. Только чтобы прокормить собак.
— Тоже понимаю. Зарабатывать — что же... Хочется просто поработать. И еще одну землю посмотреть. Жил на Новой, а оказывается, есть еще новее. Вот и обновим ее. А заработок при деле сам придет.
— Вы видели двухмесячную полярную ночь,— продолжал я,— а на Северной Земле она тянется четыре месяца.
Не пугает?
— Ну что ж! Маленький черт, говорят, бывает не менее опасен, чем большой. А мой однолетний Шурка доставляет больше хлопот, чем четырнадцатилетняя Валентина.
