В больничном парке цвели вишни и пели пчелы. Серые фигуры в одинаковых пижамах бродили, мечтательно глядя на деревья. Мне особенно запомнился один мужчина с седыми волосами, которого я часто видела, когда он ходил, ссутулившись, тяжелыми шагами, с каким-то опустошенным выражением на лице и блуждающим взглядом. Он все время оглядывался, как будто за ним кто-то шел. Он ходил медленно, жестикулируя и разговаривая сам с собой. Неожиданно что-то приковывало его внимание, и его блуждающий взгляд останавливался на вершине дерева. На лице застывало одно выражение, и он мог часами стоять неподвижно, сгорбив плечи, с широко открытыми глазами, полуоткрытым ртом. Что он видел? Может быть, его очаровывала красота дерева, или вдруг что-то ужасное чудилось за его листвой? Будущее, от которого он бежал и которое все же могло его настигнуть?
Цветы вяли, становилось теплей, появились красные вишни. Однажды в субботу, проснувшись от ласкового прикосновения солнца к моему лицу, я увидела в окно, что сторож больницы собирает спелые ягоды. «Может, он и мне даст немного», — подумала я и выскочила из постели.
Я надела свой лучший наряд — новое белое шерстяное платье с вышитыми кошками и черные лакированные туфли. Я просила, чтобы мне разрешили надеть короткие носочки, но мама сказала, что еще холодно. Она также решила, что нужно надеть новое пальто в красную, белую и серую клетку, и мне казалось, что я выгляжу в нем очень элегантно. Я повязала вокруг шеи красный шарф, хорошо сочетавшийся с синей розочкой у меня в волосах. Идя по улице, довольная своим видом, я надеялась привлечь внимание сторожа. Я встала у ограды, взялась руками за колючую проволоку и стала смотреть на него с мольбой.
Очень скоро сторож повернулся ко мне и сказал:
— Хочешь вишен?
— Да, пожалуйста…
— Сбегай за корзиной, я тебе насыплю.
Я побежала к маме, возбужденно крича:
— Корзину, корзину! Мне дадут вишен!
Когда я прибежала обратно с корзиной, дядя Янци, больничный сторож, протянул за ней палку через забор. Он наполнил корзину вишнями и передал ее обратно тем же способом. Я поблагодарила его и принялась искать «сережки» — сдвоенные вишенки. Выбрав две пары, я повесила их на уши и побежала домой, чтобы дать такие же «сережки» своей маленькой сестре. Я вручила корзину матери, не попробовав ни одной ягодки.
С нетерпением ждала я, когда вернется из синагоги отец, мы пообедаем, и можно будет наконец есть вишни. Я бегала до угла улицы и обратно в надежде, что папа придет скорее, если я буду его встречать. Наконец я увидела его, когда он поворачивал на нашу улицу, большой, со светлыми волосами и улыбающимися голубыми глазами. Увидев, что я бегу ему навстречу, он протянул руки. У меня перехватило дыхание, когда отец поднял меня, закружил и подбросил в воздух.
— Еще! Еще! — кричала я со страхом и восторгом одновременно.
Но вот он уже опустил меня на землю, и мы идем домой, и папа держит мою маленькую ладошку в своей большой руке. Я смотрю на него снизу вверх и с гордостью думаю, что ни у кого нет такого чудесного отца, как у меня. Он был красивый и мудрый, сильный и добрый. Я любила своего отца больше всего на свете.
Став постарше, я часто думала о том, как несправедлива была в моей любви. За нами, детьми, смотрела мать, она была дома весь день, вела хозяйство и следила, чтобы все было в порядке. Когда отец приходил домой, были только веселье и игры, счастье и смех. Ему не приходилось быть строгим, так как все проблемы, возникшие в течение дня, были уже разрешены. Поэтому я обожала отца, а мать казалась мне чуть ли не мачехой.
Теперь папа был дома, и мне было весело, Я трещала без умолку, стараясь как можно быстрее рассказать обо всем, что произошло за день. Ведь скоро придет моя маленькая сестра и потребует своей доли отцовской любви.
Когда мы вошли в столовую, субботняя еда была уже на столе. Традиционный шолет[1] уже принесли из пекарни, и он стоял величественна на белой камчатной скатерти. Отец благословил нас и прочитал молитву над хлебом. Все сели за стол и приступили к паштету из печени, мать расспрашивала отца о том, как он провел день и кого он встретил. Я едва притронулась к еде, мысленно умоляя их поскорей закончить. Я не могла думать ни о чем, кроме вишен. Казалось, прошла целая вечность, и вот они наконец появились на столе, и я смогла насладиться ими. Мама и папа устали после плотного обеда и пошли в спальню прилечь.
— Вы не будете шуметь, дадите нам поспать? — спросила мама.
— Не будем, — ответили мы.
— Если вы будете хорошими девочками, мы можем пойти потом гулять, — сказал папа.
— Чур, я с тобой!
— А чья сегодня очередь?
— Моя, — сказали мы с Ливи одновременно.
По субботам папа обычно брал одну из нас немного прогуляться. Больше всего на свете я любила быть с папой наедине. Это было время, когда он рассказывал все свои интересные истории о детстве, об удивительных животных, о войне, о большом мире, который был где-то там, далеко. На этот раз Ливи не согласилась, что очередь моя, и мы заспорили. Папа сказал, что, по его мнению, очередь, действительно, моя, а Ливи он пообещал, что она тоже интересно проведет время. Она могла бы пойти с мамой в парк и показать всем свою новую игрушечную коляску.
Мама с папой ушли, а мы сидели тихо, как мыши, боясь лишиться предстоящего удовольствия. Потом пошли в сад и играли, пока родители не встали, и тогда мы оделись и отправились на прогулку.
— Папа, ты умрешь?
— Все должны умереть.
— Я не хочу, чтобы ты умер.
— Никто нас не спрашивает. Человек умирает, когда приходит его время.
— А когда придет время?
— Этого нельзя знать заранее. Обычно это происходит, когда человек становится старым. Посмотри, как сейчас все вокруг чудесно. Растет трава, повсюду цветы. Осенью все это состарится, увянет и умрет. Но скоро опять придет весна, и тогда вырастут новая трава и новые цветы, на деревьях появятся новые листья. То же и нами, смертными. Старые умирают, новые рождаются. Если бы старики не умирали, для новых детей не было бы места.
— Но я не хочу, чтобы дедушка был мертвый.
— Я думаю, что дедушка был готов к смерти. Он состарился и устал, и, мне кажется, ему хотелось заснуть и не просыпаться.
— Иногда он приходит и заглядывает в окно.
— Нет, когда человек умирает, он не может вернуться.
— Но если мы думаем о нем, он появляется.
— Да, возможно.
— Смотри, папа, жук!
— Да, погляди, какой он красивый.
— Какие у него большие рога!
— Это жук-олень, — объяснил папа и принялся рассказывать мне о разных жуках. Смерть была позабыта. Так много интересного происходило во время наших прогулок.
