Пусть простит мне читатель экскурс в мою биографию. Я отвлеклась от основной темы, чтобы было понятно: в силу моих взглядов на жизнь и обстоятельств самой этой жизни я просто не могла не принять сторону тех, к кому меня приставили "цензором". И с другой стороны: читателю должно быть ясно, что наше знакомство с главным героем – с Костей Кинчевым началось весьма официально. Более того, в ситуации несколько ненормальной. А именно – он пришел литовать тексты. Пришел на прием, так сказать, к цензору. Это было весной 1985 года, перед концертом, посвященным закрытию очередного сезона в рок-клубе.
– Я тут текстики... – и он положил передо мной три листочка. Это были "Ко мне", "Мы вместе" и "Мое поколение". – Вот... – и подтолкнул листочки поближе ко мне. – Вот... – снова сказал он и на этот раз подтолкнул в мою сторону большую шоколадную конфету в красивом фантике.
Я как раз читала "Мое поколение". Это теперь все самые смелые. Это с позиций сегодняшнего дня такой текст кажется почти безобидным. А в 1985-м... Понятное дело, без конфеты не залитуешь. Я чуть не рассмеялась. Но памятуя все время о "штирлице", сделала строгое лицо и спросила:
– Это что, взятка?
– Ну что вы... эт-то... от души это...
Я с несомненным интересом и удовольствием рассматривала своего визави. А ведь актерище! – помнится, это первое, что я вынесла из нашего знакомства.
Тексты, которые я прочла, ну никак не вязались с его кротким видом. И экой овцой прикидывается. "Овца" в тот момент решила сменить тактику, вскинула на меня глаза и посмотрела одним из своих теперь хорошо знакомых мне взглядов под кодовым названием "ну, тут я, конечно, их всех обаял..." В этом взгляде была совершенно непристойная смесь сознания собственной неотразимости, наглости и в то же время беззащитности.
Ну и поросенок же этот мальчишка! - это было основное впечатление от нашей первой встречи с Костей.
А тексты... Конечно же, залитовала. Тем более, он мне в этом помог. Каким образом? Над "Поколением" было написано посвящение: "Жертвам событий 13 мая в Филадельфии". Тогда полиция, по сообщениям нашей прессы, убила несколько человек, взорвав гранату в негритянском гетто. С точки зрения господ идеологов, все было чисто. А на концертах кто поет посвящения? Никто. Не сочтите все это за цинизм. Такие ходы диктовало время. И не только в ту пору. Русская культура такими примерами изобилует. Я думаю, автора "Жалобы турка" в первую очередь волновала судьба его российских соотечественников. Или Булат Шалвович Окуджава, когда писал: "...безумный наш султан сулит дорогу нам к острогу...", то имел в виду совсем не главу какого-нибудь мусульманского государства, а скорее очередного генсека.
Насколько я знаю, идея с посвящением памяти жертв в Филадельфии принадлежала Славе Задерию, который тогда еще не ушел из группы. Константин, как я понимаю теперь, на такие изыски не мастак. Помнится, он даже принес мне как-то программу одного из концертов (их тоже положено было утверждать каждый раз заново!), и в этой программе вместо Филадельфии красовался Сан-Франциско. Для него это было все едино.
Во всяком случае, идея с посвящением была мною с благодарностью воспринята и очень помогла мне в дальнейшей "цензорской" деятельности. Сколько острых углов помогли обойти эти посвящения. Конечно, все чиновники от культуры и партаппарата (что было в то время одно и то же) все понимали. Я помню, с какой интонацией завотделом из городского управления культуры товарищ Лихова заявила мне однажды: "Я вам не доверяю". Но я помню и то, как на IV рок-фестивале орлы из обкома ВЛКСМ, дамочки из того же управления культуры и, кажется, из Куйбышевского райкома партии листали тексты, как правоверные комсомольцы сокрушенно обменивались репликами:
– Ты смотри, до чего додумались, сволочи! А поди, скажи им "нельзя"... Не придерешься...
Хотя все равно придирались. И запрещали. И карали.
Но какое–то время все эти уловки работали. Пусть ненадолго. Но тогда и загремел, помнится, Питер по всей державе. Не только потому, что первым в стране был питерский рок-клуб, а еще и потому, что "там поют та-ко-ее!!!" А идея "прикрытия" самых крамольных текстов, как я уже говорила, исходила от "Алисы".
Вот так.
* * *
Вот так мы познакомились. Но не подружились. И это естественно. Кем я была в глазах ребят? Цензором. А что может быть страшнее цензора для сочинителя? Так что утверждение уважаемого рок-дилетанта Александра Николаевича Житинского о том, что "Нина Барановская, придя в дом самодеятельного творчества, очень быстро стала своей", далеко от истины.
Хотя, конечно, что подразумевать под словом "очень быстро". Понадобилось больше года, чтобы рокеры перестали смотреть на меня как на потенциального врага. А "своей" я вообще стала очень немногим. Рок-клуб никогда не был абсолютно однородной массой. Как и в любом другом достаточно многочисленном объединении, в нем были разные люди: и по уровню развития, и по степени одаренности, и по социальной принадлежности. Я и не скрываю, что с самого начала работы в ЛМДСТ я никогда не была беспристрастной в оценке тех или иных текстов, тех или иных групп. Я старалась быть объективной. Но у меня были свои "любимчики". В первую очередь Гребенщиков и Цой. Были и свои антипатии.
На чем основывались мои пристрастия? На неиссякаемом интересе к тайне человеческого таланта, на моем всегдашнем тяготении к личностям незаурядным, с искрой Божьей в сердце. С Витей Цоем мы никогда не были близкими друзьями, например. Но я всегда относилась к нему с огромной симпатией. И, конечно, старалась, чтобы тексты "Кино" услышали люди.
Это не всегда удавалось. То же управление культуры нередко перечеркивало программы, уже разрешенные мной. К сожалению, я не была последней инстанцией в цепи разрешений-запрещений.
Но и я разрешала не все. Несмотря на легенды о моем крайнем либерализме, на моем столе лежала довольно объемистая папочка с надписью "Незалитованные тексты". Ее наполняли занудные, малограмотные, бездарные опусы.
Я знаю, были всегда сторонники позиции: надо разрешать все, а народ сам разберется, что талантливо, а что нет, сам решит, что стоит, а что не стоит слушать. Плоды такой позиции мы пожинаем сегодня, когда разрешается все. И когда экраны, репродукторы, сцены захлестывает волна такой беспросветной серости и пошлятины, что другой раз не хочется слушать вообще ничего, даже то немногое настоящее, что пока еще уцелело под всем этим натиском бездуховности и халтуры.
Но тогда времена были недемократичные. И своим правом запрещать я пользовалась иногда, чтобы поставить заслон махровой серости. И что интересно, авторы этих незалитованных невразумительных сочинений после наших с ними стычек на почве их крайнего непрофессионализма чувствовали себя чуть ли не героями: еще бы, их тексты "круче", чем у всяких там Гребенщиковых, Кинчевых и Цоев, раз тем литуют, а этим нет. Так они рассуждали.
