Так что тяга к знаниям и политической деятельности была у Дэн Вэньмина наследственной. Энергично протекала и его духовная жизнь. Уже в юности он стал горячим приверженцем религиозной секты Пяти сыновей (Уцзыцзяо), широко распространенной в северной Сычуани. Вероучение секты представляло собой смесь гуманистических постулатов конфуцианства, буддизма и даосизма.
Остается только удивляться, как у него хватало времени заниматься семьей. А ведь он был женат с тринадцати лет. Сосватала его мать, только что овдовевшая[3] (ее все в деревне звали почтенная Дай[4]), — за его ровесницу из рода Чжанов. Имени девушка не имела: в старом Китае девочкам не всегда давали имена. По мнению матери, возраст сына и невесты для брака был самый что ни на есть подходящий. Тогда все в Китае женили детей очень рано: будущего вождя китайской компартии Мао Цзэдуна, например, сосватали в 14 лет8. К сожалению, когда молодая достигла соответствующего возраста, оказалось, что она бесплодна, и ни мольбы несчастной к Богине милосердия, Бодхисаттве Гуаньинь, считавшейся покровительницей женщин и чадородия, ни переговоры с шаманками ничего не дали. В итоге, спустя два года, Дэн Вэньмин вынужден был привести в дом еще одну девушку. По закону до смерти официальной жены она считалась наложницей. Происходила она из богатого рода Даней, но, как и жена Дэн Вэньмина из рода Чжанов, не имела имени. Родилась она в той же волости, что и Дэн Вэньмин, но в 1884 году, то есть была на два года старше мужа. Грамоты не знала и политикой не интересовалась, но этого Дэн Вэньмину от нее и не требовалось. Он хотел от девицы Дань одного: помочь ему продолжить род, а потому лаковая массивная кровать, привезенная в его дом новой супругой в качестве приданого, была им немедленно опробована. И через девять месяцев, в 1902 году, у них с Дань родился первый ребенок, дочка. Вольнодумный отец вразрез всем традициям дал ей имя в соответствии с генеологической хроникой клана — Сяньле (Обогнавшая героя), уравняв таким образом в правах с представителями мужского пола.
Но все же ему нужен был сын. И вот он появился! «Круглая мордашка, широкий лоб, как бы размытые брови, белая кожа, небольшие глаза и передающийся в роду Дэн[ов] закругленный кончик носа»9. Для отца и матери он был самым красивым ребенком на свете. «Сяньва! [Чудный мальчик!]» — воскликнула мать, прижав его к себе. А отец и другие домочадцы начали неистово стучать в гонги и бить посуду, чтобы отогнать злых духов. Повитуха же, принимавшая роды, с той же целью положила по бокам роженицы буддийские сутры и конфуцианские каноны. После этого отец зажег факел, и двое мужчин из батраков, подхватив не успевшую оправиться молодую мать, перенесли ее через огонь, дабы очистить. Вслед за тем перед алтарем предков зажгли благовонные свечи, вставленные в наполненные рисовым зерном плошки, и послали гонца в семейство Даней. Он должен был передать родителям роженицы петуха, возвестив тем самым о рождении мальчика.
На третий день пригласили родственников и только тогда искупали младенца. Каждый из гостей положил в кипяченую воду, налитую в медный таз, служивший купелью, по одному сваренному вкрутую яйцу белого или красного цвета. Красное яйцо означало, что гость желает новорожденному безграничного счастья (слова «красный» и «безграничный» на китайском языке звучат одинаково — «хун»), а белое — долголетия (то есть дожить до седых волос). Помимо этого в таз опустили неочищенные луковицы и имбирь, символизировавшие «ум» и «здоровье», а также монеты и украшения, которые вместе с яйцами и рисом из плошек перед алтарем после купания отдали повитухе за труды.
В тот же день младенца, которому проведенные в утробе девять месяцев засчитывались за первый год жизни, начали сватать. «Когда родится мальчик, то желают, чтобы для него была жена, а когда родится девочка, то желают, чтобы для нее был муж. Это родительское чувство есть у всех людей», — говорил великий конфуцианец Мэнцзы, живший в IV–III веках до н. э. и почитавшийся в Китае почти наравне с Конфуцием10. Родственники и знакомые наперебой предлагали невест из новорожденных, как и сын Вэньмина, или немного старше. Составили список и с помощью местного геоманта стали сравнивать гороскопы жениха и невест. Долго спорили и в конце концов выбрали девочку из богатого рода Танов11. Именно ее гороскоп оказался наиболее подходящим. В дом невесты заслали свах, и через какое-то время дело было решено: дома Дэнов и Танов породнились, передав друг другу подарки и брачные обязательства, написанные на украшенных изображениями драконов и фениксов красных листах. На всякий случай, правда, Дэн Вэньмин положил обязательство дома Танов перед алтарем предков и в течение трех дней ждал, не произойдет ли какой неприятности. Если бы в доме случилась ссора или кто-то разбил посуду, стало бы ясно, что суженая сына принесла беду. В таком случае обязательство следовало тут же вернуть. К счастью, ничего не произошло, и невеста стала считаться членом семейства Дэнов, хотя по малолетству и продолжала жить в доме своих родителей до того момента, пока геомант, по достижении брачного возраста помолвленных, не определит благоприятный день их свадьбы.
Всего этого требовали традиция и социальный статус клана Дэнов, а даже такой просвещенный муж, как Дэн Вэньмин, не всегда мог выйти за строгие рамки средневековой морали. «В моей памяти отец остался человеком старого общества, хотя и не лишенным прогрессивных взглядов», — вспоминает брат Дэн Сяопина12.
Тисками традиций была скована и мать семейства, урожденная Дань. К моменту рождения первого сына она уже стала официальной женой Дэн Вэньмина (несчастная Чжан умерла). Работящая и чадолюбивая, она славилась своей рассудительностью, экономностью и умением готовить вкусные сычуаньские блюда. Особенно удавалась ей маринованная капуста, сдобренная, как и вся еда в Сычуани, большим количеством острого красного перца. Это блюдо, называемое «сычуань паоцай» («острая сычуаньская капуста»), на всю жизнь останется любимым кушаньем ее обожаемого сына, который, как и все сычуаньцы, не мог есть пресную пищу. Помимо домашних дел мама Дань занималась и разведением шелковичных червей, продавая шелковое волокно на рынке. По воспоминаниям Дэн Сяопина, их семья владела большим количеством тутовых деревьев13.
В отличие от Мао Цзэдуна, чрезвычайно страдавшего в детстве от тирана-отца, притеснявшего и жену, и детей14, маленький Дэн рос в любви и заботе15. Дом его родителей был полной чашей, окружающие поля и тутовые деревья приносили стабильный доход, на столе не переводились рис, мясо и овощи, а в сундуках хранилось немало красивой одежды16. Дэны выращивали свиней, коров и буйволов, перед домом в пруду плавали утки, по двору гуляли куры и гуси. Последние охраняли усадьбу, делая это лучше любых собак. Едва завидев незнакомцев, они грозно шипели, шумно махая крыльями17.
