— Я ищу работу дорожного менеджера, — сказал я ему.
— А что ты об этом знаешь?
Конечно, я не знал почти ничего. Но я отчаянно не желал упустить эту возможность. «Ну, я могу вести фургон, — ответил я, нащупывая способ заинтересовать его. — Я путешествовал и знаю, что делать по ситуации».
Затем я вспомнил, что четыре недели я работал на пайке транзисторов. И добавил: «А ещё я много знаю об электронике».
Мик оценил меня одним из тех взглядов, который как бы говорит: «А что ты можешь лучше этого?» А затем сказал: «Я действительно не чувствую, что нам нужен роуди».
— Но вам нужен кто-нибудь, — продолжал умолять я. — Иначе вы бы не нанимали менеджера.
— Но мы не можем ему много платить, Ричард. Он получал один фунт за ночь, или два фунта, если мы играем два концерта. Он зарабатывал в среднем семь фунтов в неделю. Парень был вечно на мели.
Картина была непривлекательной, особенно для того, кто уже зашибал тридцатку на стройке. Но даже при этом меня манил образ дорожного менеджера с обязательными атрибутами в виде поездок, пьянок и кучей красивых девчонок. Я не мог представить лучшего образа жизни.
«Я согласен, Мик», — воскликнул я, протянув руку, перед тем, как он что-нибудь ответит. Он кивнул, хотя и не был уверен, что решил окончательно. Я же был возбуждён: наконец я попал в шоу-бизнес.
Первое шоу с Nighttimers состоялось 26 декабря 1964 года, в зале Карлтон на Килберн Хай Роуд. Мы были одними из немногих рок-банд, игравших там, так как зал обычно использовался для ямайских свадеб или бар-мицва. В тот вечер я сказал Мику: «Не думаю, что нам следует одеть дреды или ермолки». Мне кажется, он не понял шутки.
В течение первых дней я открыл для себя, что работа в качестве роуди Nighttimers не так сложна для человека с головой на плечах. По Англии существовало сотни маленьких клубов, и в течение шести месяцев мы сыграли во многих из них. Я возил группу с концертов и на концерты в маленьком фургоне, затем настраивал аппаратуру и собирал выручку, которой хватало на покрытие расходов и ни на что более. Тем не менее, работа казалась более перспективной, чем стройка.
Через две недели я был полностью покорён музыкальным бизнесом, но я также знал, что хочу большего, чем работа с маленьким бэндом. Мой друг играл в группе под названием The Chevelles, и одним воскресным вечером я отправился послушать их выступление в лондонском «Палладиуме» перед выходом Rolling Stones. Я впервые увидел Стоунз живьём, моё первое соприкосновение с неистовством, бешенством и властью по-настоящему выдающихся исполнителей. Девчонки в аудитории с ума сходили… кричали, плакали, стонали и ломились на сцену. Некоторые даже напустили в трусики, создав потоки воды, которые, словно притоки реки Миссисипи, слились в единый поток, где плавали выломанные сиденья. Я слышал о группах, что подобное происходит, но это было невероятно.
Выйдя на улицу, я бормотал под нос снова и снова: «Чёрт, вот это охренительная группа». Я пообещал себе достичь большего, чем Nighttimers. Даже битлам нужен дорожный менеджер, подумал я. Так я задал высокую планку.
Вскоре я примкнул к другим группам, сначала Unit 4+2, кучке парнишек из среднего класса, которым удалось выдать хит номер один «Concrete and Clay» (Бетон и глина) в 1965-м. За ним последовал другой — «I've never Been in Love Like This Before» (Я никогда прежде так не любил), достигший восьмого места. Они не были Стоунз, но это однозначно был шаг наверх.
Во время работы с Unit 4+2 я продолжал поддерживать контакты с Nighttimers, которые взяли нового клавишника по имени Джон Пол Джонс. Джон Пол был первым будущим членом Led Zeppelin, с которым я познакомился, хотя в то время наши отношения не простирались дальше обмена приветствиями и болтовне по пустякам. Но уже тогда Джонси был тихим, и не бросал слова на ветер. Его талант и содержательная игра на Хаммонд-органе впечатляли. «Ты слишком хорош для этой группы, — говорил я ему. — Когда-нибудь ты найдешь группу, где по-настоящему сможешь показать свои таланты». В то время никто из нас не осознавал, насколько пророческими окажутся те слова.
В выходные я тусовался по клубам Вест-Энда. Одним вечером в Scene я увидел группу High Numbers. Барабанщик Кит Мун атаковал барабаны как сумасшедший. Гитарист Пит Таунсенд энергично махал руками, словно мельница, кружась и заворачиваясь, а затем брал аккорд до-мажор с энергией урагана. Он так сильно и неистово ударял по струнам, что обдирал кончики пальцев до крови. Кошмар для больного гемофилией.
Вскоре High Numbers начали пользоваться авторитетом среди модов. Позже они сменят название на The Who и напишут важную главу в рок-истории. Когда я стал работать на них в 1965 и 1966 годах, это было похоже на переход от нездоровой пищи к икре.
Я никогда не уставал от наблюдения за The Who на сцене. Во время полуторачасового исполнения они могли наэлектризовать толпу музыкой и шокировать публику выходками. Критики шли проверять словари в поисках нужного эпитета, чтобы верно описать происходящее на сцене. Если вам покажется, что The Who самая дисциплинированная и могущественная группа в мире, музыканты, словно хамелеоны, немедленно перевоплотятся в ненормальных придурков. И всё в течение одного вечера.
Иногда анархия, сопровождавшая музыку, достигала просто пугающего уровня. Возьмём вечер 1965-го, когда The Who играли в лондонском клубе Рейлвей Таверн (Железнодорожная таверна), недалеко от станции метро Харроу и Уайлдстоун. Когда пара сотен фэнов ввалилась в маленький зал, температура в аудитории поднялась, и весь концерт в зале люди пихались и толкались. Поскольку я был ответственным за безопасность группы, беспокойство в зале заставило меня нервно мерить шагами служебное помещение: вдруг возникнут беспорядки.
К концу концерта Питер швырнул гитару и случайно пробил грифом низкий потолок над сценой. Он сделал это с такой силой, что гриф сломался. Питер стоял ошеломлённый какое-то время, разглядывая поломку. А затем заорал: «Чёрт возьми!», стиснул зубы и зашёлся в гневе, неожиданно начав крушить гитару в неистовом порыве. Словно бейсболист, отбивающий мяч, он ударил ею в одну сторону, затем в другую, по земле, по усилителю, снова об пол, а затем использовал, как таран против усилителей, снова и снова круша и уничтожая и гитару и всю аудиосистему. Аудитория, на грани истерики, одобрительно гудела.
После той первой вспышки Таунсенд больше не оглядывался назад. В заключительном номере последующих шоу — под раскаты последних аккордов «My Generation» или «Anyway, Anyhow, Anywhere» — аудитория ожидала выброса энергии Питера. Дорогущие гитары обрушивались на усилители, расшибались о пол, чтоб осколки разлетались с изяществом Боинга 747, врезающегося в Эмпайр Стейт Билдинг. Питер конкретно врубился в дело: его веселила возможность провоцировать толпу, возбуждать её, сводить с ума; всего лишь за цену одной или двух гитар.
