Отец и дочь едва сводили концы с концами. При этом Гасьон прилагал все усилия, чтобы выучить дочь чему-то полезному. Он давал ей уроки акробатики и истории Франции, надеясь, что они хотя бы отчасти заменят ей занятия у настоящих учителей.
Эдит – уличная певичка.
Из затеи Луи Гасьона не вышло ровным счетом ничего. Он был никудышным преподавателем. Акробатика Эдит не давалась принципиально. Ее номера вызывали у зрителей лишь сочувственную улыбку. А историю Франции, за которую так долго воевал, Луи толком не знал и сам, безбожно путая Бурбонов с Капетингами и своевольно присваивая несуществующие номера всем этим Людовикам и Филиппам…
Прошло еще семь лет. Эдит справила четырнадцатый день рождения. Из маленькой кудрявой девочки она превратилась в юную девушку-подростка. Но была отъявленной грязнулей и замарашкой. Что, впрочем, ее нисколько не заботило.
Однажды она заявила отцу, что больше петь под его акробатические «выверты» не желает. Что ей надоело жить впроголодь. И вообще, она взрослый человек и как-нибудь проживет сама. Отец лишь махнул рукой – иди, куда хочешь. Ты действительно уже взрослая девушка. Станет плохо – дорогу домой найдешь. С тем и расстались…
Эдит устроилась работать молочницей. Рано утром, когда над Парижем только начинало светать, девушка шла в молочную лавку, набивала корзины бутылками с молоком и отправлялась по домам заказчиков. Она катастрофически не высыпалась и, вдобавок, часто колотила бутылки. Долго так продолжаться не могло. И в конце концов Эдит решила, что петь у нее получается лучше.
Эдит (слева) со сводной сестрой Симоной.
И снова парижские улицы, и снова песни для прохожих… Поначалу Эдит выступала вместе с двумя друзьями – веселыми пареньками, такими же бесприютными, какой была и она сама. Но дело не сложилось. И вскоре маленький уличный коллектив распался.
Затем Эдит решила, что надо следовать традиции – петь дуэтом, причем исключительно семейным. Так она стала выступать с Симоной, дочерью Луи Гасьона от другого брака. Сводные сестры были дружны и сохранили добрые отношения на многие годы.
В этом нет ничего удивительного – они были очень похожи. Обе совершенно неприхотливы. Обе легко сходились и расходились с мужчинами. Обе хорошо пели. Обе не имели ни малейшего понятия о правилах приличия. Обе одинаково не умели одеваться. Обе совершенно не готовили. И обе не подозревали, что одежду можно стирать, а не выбрасывать по мере ее загрязнения.
На этот раз дело пошло неплохо. Они зарабатывали на двоих около трех сотен франков в день. Этого хватало на дешевые тряпки, номер в третьесортной гостинице на улице Орфила (сестры искренне считали его роскошным) и бутылку столового вина. Питались они консервами, поскольку в их номере не было и намека на плиту, сковороду или хотя бы кофейник.
Удивительно ли, что первый мужчина в жизни Эдит появился, когда ей было всего четырнадцать? Впрочем, имени его она не запомнила.
Так выглядел родной дом Эдит в 1930-е годы.
Эдит Гасьон легко сходилась с мужчинами и легко их бросала. Она полагала, что лучше оставить мужчину, когда он тебя еще любит, чем дожидаться, пока он прогонит ее сам. И этим мучила своих поклонников. И притягивала новых, как магнитом…
Первое большое чувство пришло в семнадцать лет. Эдит полюбила паренька по имени Луи Дюпон, служившего рассыльным в продуктовом магазине. В средствах молодые любовники были крайне ограничены, а потому поселились в том же номере, в котором до этого жили Эдит и Симона. Более того, иногда они делили одну постель на троих… Не подумайте плохого (хотя, куда уж хуже?), в то время, как Эдит и Луи любили друг друга, Симона крепко спала, отвернувшись к стене. Так, во всяком случае, спустя годы говорила она сама.
Любовь – это взлет и падение, страсть и охлаждение. Любовь – это испытание на зрелость. А какая уж тут зрелость, в семнадцать-то лет…
Вскоре Эдит поняла, что беременна. Но это никак не отразилось на ее образе жизни. Она по-прежнему выходила на уличную импровизированную сцену, пела вместе с Симоной, зарабатывая свои три сотни. А Луи по-прежнему перебивался с хлеба на воду, зарабатывая копейки в продуктовой лавке.
Через год после их знакомства Эдит родила свою первую и, как оказалось, единственную дочь. Девочку назвали Марсель.
Началась новая жизнь.
Эдит Гасьон в молодости. 1937 год.
Они сидели в маленьком уличном кафе и завтракали. Луи макал в чашку кофе, разбавленного молоком, бриош, а Эдит лакомилась шоколадным пирожным, запивая его красным вином.
– Эдит, детка, как ты можешь пить с утра? – простонал Луи, морщась и в смущении потирая лоб.
– А мне хочется именно вина. И потом, оно совсем не крепкое. В этой забегаловке вино разбавляют водой…
– Что значит – хочется? Мало ли чего хочется мне!
– Ты, милый, понятия не имеешь, что такое «хочется» по-настоящему.
– Да ну? – кисло улыбнулся Луи. – И почему же? Чем я хуже тебя, что не могу знать такой ерунды?
– Ты не женщина, милый. Вот забеременеешь сам, узнаешь, – засмеялась Эдит.
– Что? – Луи от неожиданности потерял дар речи.
– Ничего особенного: я беременна… Почему ты побледнел?
– Я побледнел? Ничего подобного… Просто думаю, как нам быть дальше.
Эдит в 1936 году.
– Никак. Что это меняет? – Эдит допила вино и потянулась за сигаретой.
Луи отодвинул мятую пачку. Но потом нерешительно придвинул обратно.
– Что за фокусы? – нахмурилась Эдит.
– Тебе вредно курить, – ответил Луи и неуверенно добавил: – Наверное.
– Я сама знаю, что мне вредно, а что нет. И вообще, Луи, в чем проблема? Да, я беременна. И это вполне объяснимо – после того, как мы с тобой шесть недель занимались любовью трижды в день… Что действительно вредно, так это видеть твое испуганное лицо…
В тот день Луи ушел на работу и не появлялся много дней. Он решил сбежать от Эдит, еще не подозревая, что оставить ее – выше человеческих сил…
Говорят, что великих людей нельзя судить обычным человеческим судом. Им судья – только Бог…
Хорошей ли матерью была молодая Эдит Гасьон? Вряд ли. Она оставляла девочку на попечение мужа и отправлялась на улицу – петь свои песни на пару с Симоной. Если Луи упрямился, дочь брали с собой на улицу.
И тут появился первый ангажемент – Эдит пригласили в дешевое кабаре «Жуан-ле-Пен». Это была ее первая настоящая сцена. Как она могла отказаться?
