Еще больше запомнилась мне первая моя сигарета. Она была, когда я стал студентом горного техникума. Все курили на переменах, и я закурил… Но батя однажды поймал меня… Я спрятал сигарету от него в кулак, а он физически был очень сильным человек и сжал мою руку так, что я заорал от ожога. И тогда батя сказал: «Хочешь курить — кури открыто, но этого, чтобы я больше не видел». С тех пор прошло 50 лет. И я, если, что-то делаю, то делаю открыто, а не тайком, не исподтишка.
Не меньше почему-то запомнился мне и мамин веник, хоть и била она им не очень больно. Но сам факт такого воспитательного воздействия почему-то по сей день не выходит у меня из головы… Помню, как впервые по-настоящему влюбился. Это было в 6-м классе. Была Людочка Литвинова. Я учился в 6 «Б». Она в 6 «А». Какое чудо была эта девочка! Я писал ей записки. А она мне писала и… передавала через друзей. Я с волнением ходил провожать ее на улицу Володарского. И стыдливо смотрел вокруг, не смея остановить глаза на ней, хотя именно на нее хотелось смотреть больше всего. Это была моя первая любовь. И с ней был у меня первый мой поцелуй. Сегодняшним молодым даже не понять, что перед первым поцелуем может быть трепет… Я бывалый уличный хулиган боялся даже дотронуться до нее… Не то что поцеловать. Такая дрожь была во всем теле. А она… она была еще стеснительнее. Но… все-таки мы как-то решились и… поцелуям нашим, казалось, не будет конца. Однако все почему-то проходит. Прошло и это. Дальше, в техникуме, были у меня уже просто увлечения. А это… Это была самая настоящая первая любовь!
…Когда у меня появились дети, я рассказывал им, как мама моя — мой бог и моя религия, воспитывала меня, когда я поздней ночью возвращался с гулянок домой.: как она отчитывала меня, как трещал веник на моей голове… А я, на сто процентов зная, что (!) ждет меня, всякий раз не мог остановиться, словно кот, учуявший весну среди февраля. Я знал, что буду избит веником, но… что было делать(?): молодость не могла не брать свое! Все это я раз за разом рассказывал своим детям, когда они возвращались с полуночных московских дискотек. Я говорил им: «Ну, что это такое? Посмотрите на часы! Уже почти четыре часа ночи! Вы чего, обалдели, что ли?» А они отвечали мне: «Папа, ну что ты такой несовременный? Какая разница, сколько сейчас времени?» И тогда я говорил: «Да! Жаль, что нет моей несовременной мамы. Она бы вас так веником отгуляла, что вы забыли бы про свою современность!» Но, видимо, у каждого времени свои веники…
Художественная самодеятельность всегда была моей стихией. А в Днепропетровске я начал заниматься еще и спортом. Футболом и боксом. Особенно боксом. И скоро стал чемпионом среди юношей Днепропетровска и области, а затем и всей Украины. Первый свой бой я выиграл. Потом выиграл второй. Выиграл третий. Выиграл и четвертый. Ну и… меня понесло, словно я непобедимый. Однако пятый бой уже в первом раунде закончился для меня… нокаутом. Да-а-а. Я, как дурак, вознесся оттого, что выиграл четыре боя. И вот дальше оказалось, что нет мне весового партнера. Есть партнер меньше меня по весу на категорию, но выше меня разрядом. Да к тому же левша. И хотя я с левшой никогда не работал, я сказал: «Какая проблема? Я согласен…» И вы шел на ринг. И он меня тут же нокаутировал, что бы я больше не воображал, что 1 м 81 см роста, большой, 70 кг, вес и дурную силу можно противопоставить лучшим знаниям и умению. Бокс — как жизнь — не тот случай, когда… если сила есть — ума не надо! Было у меня всего 18 боев, 4 из них я проиграл…
Не успел я стать выпускником горного техникума, как в июне 56-го очутился в солдатах. Знаменитый целинный урожай того года нуждался в рабочих руках. И мы, не оформив толком, дипломные работы без принятия присяги прибыли на 2 месяца в Казахстан в составе армейских частей, направленных на уборку хлеба. А уже оттуда в «телятниках» нас стали развозить по местам службы. Так я попал в артиллеристы в полусотне верст от Тбилиси. Благодаря своему боксу, футболу и умению петь, я скоро вышел в число людей, которые постоянно должны были на разных смотрах представлять лицо дивизии. Это, в конце концов, и определило мою судьбу. Меня заметил и взял к себе художественный руководитель и главный дирижер ансамбля песни и пляски Закавказского Военного округа, а впоследствии и народный артист Петр Мордасов. Взял он меня в хор с прицелом сделать солистом. Но отпускать из части меня не хотели. Я мучительно долго ждал. Мне устраивали всякие пакости. То во время караульной службы подсовывали неприятности, то провоцировал старшина, да так, что мне пришлось его бить. За что отправили на гауптвахту. А когда из центра стали выяснять: почему же я до сих пор не отбыл в Тбилиси — сказали, что за недостойное поведение Кобзон серьезно наказан. В конце концов, все эти палки в моих колесах были сломаны, и я впервые запел в профессиональном ансамбле. Тут-то мне и дали понять, чем должен я заниматься в жизни, и как можно совершенствоваться в этом деле.
В апреле 58-го я демобилизовался и вернулся в Днепропетровск. Дома все рассчитывали, что я поеду работать на буровую по специальности «разведочное бурение»… куда-нибудь в Воркуту или Донбасс. Я же сказал маме, что хочу ехать учиться в Москву. Это вызвало совершенно жуткий гнев среди моих братьев. Дескать, только-только стали вставать на ноги, а ты вместо того, чтобы помочь семье, учиться вздумал. Тоже артист нашелся… Только отец промолчал. Потом сказал: «Сынок, ты уже взрослый и поступай, как считаешь нужным!» А мама заплакала «Сынуля, надо же…»
Здесь я прервусь, чтобы сделать примечание. Дело в том, что в армию я ушел в весе 70 кг, а возвратился с весом 90. Я жутко окреп. Продолжал заниматься спортом и был физически здоровым невероятно. Но вопрос был в другом: из одежды-то я вырос, а покупать новую было не за что. Поэтому я по-прежнему вынужден был ходить в форме. В форме поехал я и в Москву. Но не потому, что хотел вызвать снисхождение экзаменаторов или жалость приемной комиссии, а потому, что, правда нечего было надеть. Вот поэтому и заплакала мама моя. И тогда, чтобы снять хотя бы эту проблему, я пошел лаборантом в химико-технологический институт и заработал себе деньги на одежду и на поездку в Москву. Угнетало ли меня такое безодежное и безденежное положение, когда не в чем идти даже на свидание? Говорю: не угнетало! Нормально все было. Брюки-то у меня, которые можно вечером надеть, имелись. А потом и «соколочка» была. Безрукавка такая. Так что… ничего страшного. Тем более, что из-под нее виднелись хорошие бицепсы. А девчонки тогда больше смотрели не на одежду, а на то, что под ней.
