Дни в мастерской текли уныло, однообразно. Рабочие много пили (чем лучше мастер, заметил я, тем он больше пьет). Каждую субботу хозяин выдавал получку. Пожилые рабочие отправлялись в трактир, брали водку, закусывали воблой. Сначала им наливали водку, потом — водку, разбавленную водой. Бывало, они пропивали все деньги, на утро пили снова — уже пропивая все с себя, вплоть до кальсон. Трактирщик давал им старье, чтобы хоть как-то прикрыть стыд... Хозяин являлся за ними в понедельник. Приносил «жулик», покупал кумачовую рубаху, брюки. На ноги ничего не покупал, не хотел много тратить... Молодежь вела себя иначе. По субботам она отправлялась к женщинам за город, в публичные дома.
Там «торговля» шла бойко. Содержатели публичных домов платили налог с каждой проститутки, они стремились иметь их поменьше, а в случае нужды приглашали с улицы. Распространялась зараза. В понедельник или через два-три дня рабочий уже сомневался, здоров ли он, шел к бабке-знахарке, она брала деньги, лечила, болезнь же развивалась своим ходом... Рабочие сплошь и рядом бывали неграмотные, больные, пьяные... У нас в кружке возникла мысль—создать «общество трезвости».
Мы устраивали «трезвые» вечера, где члены этого общества читали лекции, проводили беседы на разные темы. Но жандармы следили за нами. Приходилось под предлогом танцев снимать дом и, по знаку стоящего у дверей, прерывать доклад и танцевать. Однако, следует признаться, большого влияния наше «общество трезвости» не имело...
В кружке мы получали первые знания о строении государства, о классах и классовой борьбе, мы читали книги, связанные с политикой, художественную литературу. Но мне хотелось больше знать, больше видеть... И я решил проехать по Волге до Нижнего Новгорода, скопив для этого 20 рублей. Когда наша руководительница узнала о моих намерениях, она предложила, чтобы я заехал к Максиму Горькому и попросил, чтобы он прислал нам библиотечку.
Горького не было тогда в Нижнем Новгороде — он был сослан в Арзамас. Я завернул туда. Маленький, чистенький городишко... Я спросил: где живет Горький? — Не знаю... — А Пешков? — А, Пешков... Вон, видите, дом одноэтажный?..
Я позвонил. Открыла женщина. Я объяснил, что хочу видеть Пешкова. Она сказала: «Проходите» — и впустила меня. Я вошел. Маленькая темная передняя. Налево — дверь. Я приоткрыл ее и оказался в зале. Мне сразу бросилось в глаза убогое убранство комнаты. Даже шкафа для книг в ней не было. Вместо него на стене висели несколько полок. В соседнюю комнату вел проход с полукруглой аркой, там, видимо, обедали, слышались голоса, стук ножей. Туда вошла впустившая меня женщина
— Вас спрашивают...
— Кто?
— Какой-то молодой человек,
— Сейчас выхожу.
Не прошло двух-трех минут, как он вышел ко мне. Сутуловатый, покашливающий. В руке он держал половину яблока с очищенной кожуркой.
— Чем я могу служить?
— Я занимаюсь в рабочем кружке... Наша руководительница просила, если это возможно, чтобы вы прислали нам библиотечку...
— А, библиотечку... Как только покончу с делами, обязательно пришлю.
Я поблагодарил и хотел уйти, но задержался и спросил:
— Как по-вашему, что такое талант?
Он задумался. Мне показалось, он думает не о том, что такое талант, а о том, как бы объяснить это попроще, простыми словами. Каждое слово, которое он произносил, он выговаривал протяжно, налегая на «о»:
— Талант — это уверенность в самом себе (пауза). А второе — это наблюдательность. Наблюдать надо за всем, за любой мелочью, встречающейся на пути вашем (пауза). И третье — надо учиться, чтобы знать, что писать и для чего...
Вскоре мы получили от Горького библиотечку, в которой помимо его собственных произведений было много другой литературы, в том числе и политической. Спустя некоторое время я ушел из переплетной в типографию, чтобы вести там агитацию. Дней пять я проработал, потом во время перерыва стал рассказывать, как за границей живут рабочие, у них 8-часовой рабочий день, нет царя и т.д. Слушали меня очень внимательно. Но на завтра меня вызвали в контору.
— Вы своими разговорами можете испортить рабочих...
Тут я узнал, что сам хозяин — либерал, и потому не сообщил обо мне в жандармерию.
Я поступил в другую типографию. Здесь я вел себя более сдержанно. Но рабочие относились к новичкам подозрительно. Завидовали: открутят от машины угольник и так завертят, что картон режет косо... И я ушел.
В третьей типографии — губернской — условия труда были лучше (40 рублей в месяц, 8-часовой рабочий день), через день — контрамарка в сад Аркадию... Но в типографии процветал махровый антисемитизм. И мне пришлось уйти и оттуда.
Наконец я поступил в типографию газеты «Листок». Делал конторские книги — для тройной бухгалтерии, по пуду весом каждая. Получал я 50 рублей в месяц. Мы делали под «рижский переплет», на что требовалось в четыре раза меньше времени.
Но теперь меня перестала удовлетворять агитационная работа. Мне хотелось поездить, посмотреть своими глазами, как живут на белом свете люди...
5. Через границуИ вот однажды, не сказав никому ни слова (то есть сказав дома, что я еду в Саратов), я договорился обо всем со студентом, который хотел уехать в Бельгию. Там, в Бельгии, говорил он, я сумею влиться в колонию наших российских эмигрантов. Собрав 8 рублей, я поехал в Саратов. Там я остановился у одной из девушек нашего кружка. Здесь одобрили мои планы, но покачали головами: всего 8 рублей, да к тому же и паспорта нет... Наступил день отъезда. Я купил билет до Варшавы. Меня пошла проводить девушка, у которой я остановился. Она хотела дать мне пятирублевую золотую монету. Я не брал. Когда поезд тронулся, она положила ее на подножку — что делать, я взял ее и поднял над головой. Девушка благодарно кивнула...
Из Варшавы я взял билет до Торна, расположенного на самой границе. Там, я слышал, можно перейти границу пешком и без паспорта. Когда я приехал в Торн, по виду его жителей можно было заключить, что все они — или жандармы, или шпики, или контрабандисты. Ко мне подошел какой-то поляк: «Что, пане, нужно? Перейти границу?» Я отказался, но вскоре ко мне подошел еще один: «Бери чемодан, иди по улице, заверни во двор, а я тебя догоню». Вскоре он в самом деле догнал меня. «Сколько это будет стоить?» — «Пять рублей». — «Когда?» — «Вечером». Пока же мне было предложено идти в сарай, где меня спрятали в сене. Мне показалось, я просидел там несколько суток... Явился поляк. «Сегодня нельзя перейти, караул не наш». Близился вечер следующего дня, когда он пришел за мной:
— Идем...
Мы перешли по мостику маленькую речонку, саженей в пять шириной. И зашли в кабачок. Там за стойкой я увидел женщину таких размеров и такого вида, что мне стало страшно. «Ну, угощай его, — сказала она мне. — Перевел через границу...»
