Я не плакал об умершем вожде, ибо не мог принять его обожествления, не мог подавить сомнений, усилившихся за последние годы. В королевстве датском было не все ладно, и дальнейшие события подтвердили это. Началась суета. Пленумы ЦК перестраивали руководство партией. Политбюро то расширялось до 25 человек, то сужалось до привычных размеров, были попытки сделать руководство коллегиальным, без первых лиц, ликвидировали должность генерального секретаря ЦК, одно время самой крупной фигурой стал Маленков, но не надолго, потом всплыл Никита Хрущев, все чаще в президиумах поблескивали очки Лаврентия Берии. Портреты вождей то снимали, то перевешивали с места на место, в зависимости от близости к вершинам власти. Из родной республики пришла тревожная весть: парторганизация Белоруссии взбунтовалась.
Как всегда, в дни исторических потрясений неведомо откуда поднимается муть сепаратизма. Говорят, с подачи Берии в республиках появились всплески национализма. Не минула чаша сия и Белоруссии. Вероятно, по извету недоброжелателя, а вернее всего, врага, ЦК КПСС снял с работы первого секретаря ЦК КП Белоруссии Н. Патоличева, обвинив в великодержавном шовинизме. Сразу же его приемником был назначен М. В. Зимянин. Расчет был подлый и точный. Патоличев, приемный сын или воспитанник К. Е. Ворошилова, был в свое время завезен в Белоруссию смену П. Пономаренко, отозванному в Москву. Кстати, и тот был экспортирован из России еще до войны при замене руководителей республики, обвиненных в национализме. Пантелеймон Кондратьевич, прошедший вместе с белорусским народом трагическую дорогу войны и тяготы восстановления разрушенного хозяйства, пользовался непререкаемым авторитетом не только у партийного актива, но у всего народа. Демократичный и волевой, он сплотил вокруг себя честных и авторитетных людей, сумевших в короткий срок вернуть жизнь на пепелища городов и сел. Характерным для него было бережное отношение к кадрам, умение найти и выдвинуть талантливых людей. Николай Семенович Патоличев, человек мягкий, но преданный делу и целеустремленный, продолжил традиции и курс предшественника, быстро стал своим человеком в республике. Обвинение его в великодержавном шовинизме грянуло подобно грому. Белорусам вообще чужда национальная замкнутость. Что же касается русского народа, то мы всегда считали себя частью России, русский язык был вторым (если не первым) родным языком.
Михаил Васильевич Зимянин, уроженец Могилева, вырос на глазах, был, так сказать, «кадр» коренной национальности, свой, хорошо известный. Он несколько лет был первым секретарем ЦК комсомола. Личность неординарная и яркая, веселый и остроумный, быстрый в словах и делах, он стал любимцем молодежи, пользовался уважением партийного актива. Если не ошибаюсь, ко времени назначения его первым секретарем ЦК КПБ он работал заместителем министра иностранных дел. Будучи человеком дисциплинированным и активным, приехал в Минск еще до пленума, где предполагалось формальное избрание его на новый пост. Водворившись в одном из кабинетов ЦК, занялся сколачиванием команды, с которой намеревался работать... И отзыв Патоличева без совета с партийным активом республики, и стремительное водворение Зимянина в надежде, что «своего» не отвергнут, оказалось ошибкой. Парторганизация республики не поддержала инициативу Москвы.
На пленум ехали, как на бой. И грянул бой. Первым попросил слова заместитель председателя Госплана некто Черный, как я понимаю, назначенный главным забойщиком. Поднявшись на трибуну, он обвинил Патоличева в неправильной национальной политике, в пренебрежении белорусским языком, зажиме белорусской литературы, усиленном развитии русских школ и т.д. Он предложил освободить Патоличева от должности первого секретаря. Но фигура забойщика тоже оказалась неудачной, как и вся авантюра.
Слово получил секретарь Гомельского обкома партии Иван Евтеевич Поляков. Этот, в прошлом комсомольский заводила и остроумец, стер в порошок забойщика. С чего это еврей Черный так обеспокоился судьбой белорусского языка, он ему не более родной, чем русский. Ну, добро бы писатель, поэт, так сказать, кровиночка белорусской земли, они всегда жаловались, что их мало издают, плохо читают. Но почему зампредгосплана полез в проблемы образования и литературы? Кто поручил ему формулировать принципы национальной политики и т.д. и т.п. Ясно, что «казачок-то засланный»! Поляков предложил вопрос об освобождении от должности Патоличева снять с повестки дня, а решение ЦК КПСС считать ошибочным. Следующие ораторы выступили солидарно с Поляковым.
Это был открытый бунт партийной организации целой республики, одной из 16 «сестер». Такого в истории партии не случалось. Пленум прервали, но участникам порекомендовали оставаться в Минске. Два дня прошли в тягостном ожидании. Кое-кто советовал запасаться сухарями, так как впереди ничего, кроме тюремных нар, не светило. Но... но в эти дни арестовали Берию, а потиравшего руки в предвкушении обильного урожая министра госбезопасности республики Цанаву срочно отозвали в Москву. Больше в Минске его не видели. Пленум завершили, оставив Патоличева на месте. Когда это решение было принято, зал отозвался аплодисментами, а он заплакал.
Честно сказать, мне было жаль Зимянина, попавшего неумолимые жернова большой политики. Я потом встречался с ним, будучи в Чехословакии, где он работал послом. Михаил Васильевич был по-прежнему обаятельный, острый, веселый и умный. Чехи называли его «послом без цилиндра». Потом, вернувшись в Москву, он стал редактором «Правды», секретарем ЦК КПСС, но в Белоруссии не показывался 25 лет.
Год 1954. Окончена учеба. Заряженный знаниями и сомнениями, я сошел с поезда «Москва–Минск», принял из рук жены дочь и три ящика. Книги, кастрюли, кое-какая утварь и постель. С этим багажом мы явились завоевывать будущее. Назавтра поутру я пришел в ЦК Комсомола за назначением, а вышел оттуда и с назначением, и с ключом от жилья. Оказывается, после моего отъезда в ЦКШ Машеров довел до сведения членов бюро факт моего благородства: «Я думал, он попросит сохранить за ним квартиру, а он пришел и сдал ключ». Управляющему делами было поручено по возвращении обеспечить меня жильем незамедлительно.
Жилье было не бог весть какое – комната в бараке, 12 квадратных метров, прямо во дворе ЦК. Но зато – свое, и соседи старые знакомые, работники ЦК комсомола, такая же голь перекатная, как и мы. Новоселье справили, расстелив одеяло на полу, вместо стола был застланный скатертью ящик. Гуляли во всю ширь – бутылка «Охотничьей», хлеб, хамса и крабы – больше в магазине ничего не было, да и денег не было. А назначен я был заведующим отделом литературы и искусства газеты «Сталинская молодежь». Почему именно этим отделом? Можно сказать, что рукою Машерова руководило провидение, ну, а проще – других свободных мест не было. Коллектив состоял из выпускников Белорусского университета, однокашников, знавших друг друга с первого курса. Меня встретили настороженно – пренебрежительно. Только комиссаров нам не хватало, старик, 31 год, бывший секретарь обкома комсомола, наверное, за тупость сослали на учебу, понимаем, как это делается. Они были молодые, щеголяли знанием латыни и, конечно, ведали все и обо всем. Но меня не знали. Я понял, что смогу утвердиться, если научусь всему, что умели эти ребята, овладею всеми газетными жанрами, понятие о которых я все-таки в ЦКШ получил. Я безропотно принимал все поручения, которые давал секретариат – готовил к печати письма, вел переписку с читателями, гонялся за десятистрочной информацией, снабжал некоторые материалы карикатурами – выяснилось, что редакционный художник Жора этого не умеет, расследовал жалобы... Дальше – больше. Сочинил пару корреспонденции, написал статью и, наконец, дерзнул на очерк, да еще проиллюстрировал его. Это уже был высший пилотаж. Мои материалы больше ругали, чем хвалили, но выяснилось, что я умею делать то, чего не умеют другие, и во многих областях знаю больше, чем университетские питомцы. Выяснилось, что хлебнул лиха, прошел большую школу жизни, люблю и умею работать. Ребятам было невдомек, что я пришел не шутки шутить. Мне надо было становиться на ноги и зарабатывать. Мы начинали жить с нуля, и потому я не гнушался создать, скажем, пятистрочную текстовку к фотографии, хоть и пятерка ей цена, а все-таки деньги. Матерые журналисты, мечтавшие о «подвалах» и «разворотах» были поражены, когда в первый же месяц работы я стал чемпионом в гонорарной ведомости.
