Родители переехали из благоустроенных, цветущих дворов Гражданки, в гадюжник Веселого поселка. Не хотелось переходить в другую школу за полгода до окончания этапного для десятилетки восьмого уровня. Я учился в физическом классе, к физике не чувствуя ни малейшей тяги. По профильному предмету всегда имел букву зэ в цифровой интерпретации. И по многим другим. Когда до конца основной восьмиклассной тягомотины оставалась четверть, я нарушил ритм обучения. Поменял сильную долю на слабую – перешел в школу по месту жительства. После такой синкопы оценки поползли вверх, штурмуя пик ведомости, поскольку, не знаю, как сейчас, а тогда это была школа для недалеких детишек, которым очень не нравился мальчик в галстуке и с серьгой в ухе. Может, по отдельности эти два факта (серьга и галстук) уложились бы в их эмбриональном сознании, но в совокупности они привели к тому, что я начал испытывать на себе взгляды подростков, у которых отняли право на счастливое детство. В итоге меня подловили за школой, дали разок в жбан, вследствие чего от моего прикида остался только галстук.
Несмотря на то, что я не был принят в гопницкие круги, которые доминировали в этом районе (рассказывались дивные саги о том, как на пустыре, разделяющем Ржевку и Веселый поселок, сходились орды бойцов, увешанные цепями и нунчаками, дабы помериться силушкой), новые люди сумели переориентировать мои музыкальные взгляды. Вылечили Павлика от русского рока, которым болели все.
Когда мы ездили с классом в Минск, мальчик Мышкин купил пластинку «Блок Ада» «Алисы». Через неделю она появилась в Питере. Позже я принес домой виниловый блин с надписью «Шестой лесничий», испеченный на кухне фирмы «Мелодия», долго косился на папу, ожидая его рефлексии на появление в доме чего-то отличного от Тото Кутуньо. Потом вырезал маникюрными ножницами на левой штанине черных шаровар шесть звезд и собственноручно вшил туда шесть красных лоскутков. Красное на черном. У метро «Проспект большевиков» после концерта «Алисы» полугопники-полупанки пустили слюну на панталоны с отличительными красными пятиконечниками. Два десятка дистрофичных тел сомкнулись вокруг меня кольцом, потребовали выкуп за целостность челюстно-лицевого аппарата. Выкупа не было никакого, ни денег, ни фантиков. Легкий дождь слегка увеличивал массу одежды, увлажнял волосы. Я был ядром атома, вокруг которого движутся нейроны и протоны. Расщепить меня не удалось. Отпустили с миром, наградив словом «алисаман».
Тысячи подростков сидели в ячейках бетонных коконов и пытались подобрать на гитарах «Группу крови». Я изводил свое внимание проникновением вглубь песни, потому что никак не мог уловить алгоритм воспроизведения мелодии в целом. У меня она получалась кастрированной, ощипанной, как курица перед жаркой. Если бы в тот момент я понимал, что помимо гитары есть еще такой инструмент, как бас, все вопросы отпали бы сами собой. В «Группе крови» Тихомиров придумал простой, выползающий из под общего музыкального фона, риф. Из-за него я не мог изобразить песню так, как в оригинале.
Болезнь русским роком стала агонизировать в преддверии фестиваля «Рок против террора». Это был 1991-й год. В Москве собирались сыграть все, кто успел вылезть из подполья и настричь по этому поводу призовых купонов, в виде всеобщего обожания. «ДДТ», «Алиса», «Наутилус», «Бригада С», «Аукцыон», «Чайф», «Ва-банк». Я поехал в столицу один. Родители одноклассников держали своих чад на мягкой привязи, даже помышлять не могли о том, чтобы отпустить их на рок-концерт, проходящий в другом городе. Папа-железнодорожник сделал мне бесплатный билет, нашел в столице ночлег у своих друзей. Собрав небольшой рюкзак, я отправился в свое первое одиночное путешествие с Московского вокзала на вокзал Ленинградский.
Коротконогая проводница, приземистая как гусеничная самоходка, выдала комплект белья без наволочки. В Москве переночевал, где нужно. Гостеприимные папины друзья подробно объяснили, как добраться до Дворца Крыльев советов, где должна была состояться акция. Когда прибыл на место, то подозрительная пустота прилегающих территорий (все-таки мероприятие обещалось быть массовым) напрягла мои подростковые нервы. Подходя к зданию, стало понятно, что кубик-рубик у меня в голове провернулся не так. Никаких зрителей – какой-то бассейн, где проведения рок-концертов не предполагалось ближайшие лет сто (сейчас здесь базируется Real records). Сзади доносились обрывки фраз, которые выдавали недоумение, схожее с моим. Обернувшись, я обнаружил четырех лбов, рассеянно озирающихся вокруг. Парни приехали из Казани (про Казань ходили легенды, что там по городу без дубины лучше не ходить) с целью равнозначной моей. Я совокупил свои размышления с их неглубокими знаниями столичной топографии, и мы выяснили, что перед нами не Дворец Крыльев советов, а Дом культуры Крыльев советов.
До пункта назначения добирались вместе. Один из казанских по имени Сиплый, постоянно хрустел суставами пальцев, любуясь на свои кулаки. Сиплый съел по дороге два брикета мороженого, каждый раз настойчиво предлагая мне присоединиться. Четыре качка и один шибздик сели в пригородную электричку и доехали до места проведения фестиваля, где выяснилось, что билетов нет. Трудно понять, как могло не быть билетов туда, где уместилась бы вся прогрессивная молодежь Казани. Когда я услышал, как волосатый пузатик, увешанный значками с размалеванной мордой Кинчева орет: «Я готов хоть за пятьдесят рублей билет купить, я из Владивостока приехаааааал!!!», у меня внутри похолодело. 50 рублей – целое состояние, на которое Сиплый мог бы приобрести центнер мороженого. Максимум, что я мог заплатить – червонец. И то со скрипом.
Пока юноши и девушки выпрашивали лишний билетик, стреляли деньги по десять копеек и курили «Приму», я изучал концертное меню, остановив взгляд на надписи, гласившей о грядущем выступлении Андрея Глызина. Билет на него стоил шесть рублей, и билет этот был мною куплен. Вынырнув из толпы, которая теснилась у окошек с маленькими отверстиями под надписью «Кассы», я, запасшись качками, побежал на другую сторону Дворца, потому что предварительно выяснил, что на тамошнем входе ментовские фильтры не очищают проходящий сквозь них поток неформалов от нежелательных примесей.
– Ждите здесь, – с этой фразой, нацепив на лицо подкову улыбки, я зашел внутрь.
– Что в рюкзаке? – спросил мент.
– Шпроты, – признался я, и это было правдой.
Низкосракий певец Глызин сэкономил мне денег и дал возможность попасть внутрь. Мент долго вертел в руках банку, не желая ее возвращать.
– А вдруг там бомба?
– В масле, – парировал я и был пропущен.
