В общем, Людовику XIV пришлось семьдесят два года царствования транжирить нажитое, чтоб через еще сто лет доиграться до революции. Мазарини бы такого не допустил! Можно и его как-то обвинять в том, что Король-Солнце стал таким деспотичным и авторитарным – ведь он был основным воспитателем сына Анны. Но обвинить его можно разве что в том, что он был просто слишком мягок с королем – часто так отчим ведет себя с пасынком. Вообще говоря, еще одно доказательство. Вот только на своей племяннице Марии Манчини он Людовику жениться не позволил, потому что королям нельзя, сами знаете. Другой бы ухватился за такой случай неслыханно возвысить свой род, но Мазарини единственный раз в жизни осмелился категорически возражать королю, причем разъяснил ему все так убедительно, что тот даже понял, в чем дело, – вспомните дальнейшую историю: часто ли Короля-Солнце можно было уговорить отступиться от понравившейся ему подданной? Может быть, роль сыграло еще то, что Мазарини считал невозможным выдать племянницу за пасынка, хоть и неофициального? В итоге Марию быстренько спихнули за коннетабля Колонна, а короля женили, как и его папочку, из государственных соображений на испанской принцессе, и тоже без толку – как воевали с Испанией, так и продолжали воевать. «Но что ни говори, жениться по любви не может ни один, ни один король…» А королевам что же делать – пропадать? В 1661 году Мазарини тяжко заболел. Когда Анна навестила его, он, уже никого не стесняясь, откинул одеяло, обнажив свои высохшие ноги, и сказал: «Видите, мадам, эти ноги лишились покоя, даровав его Европе». Еще одна улика – значит, она наблюдала его обнаженные ноги и раньше, раз уж могла сравнить? Вскоре он умер, Анна удалилась в монастырь и ненадолго его пережила. Тут-то и настало время недоброжелателей. Обиженных политиком, оттесненных воспитателем короля, отвергнутых королевой, просто ругателей всего подряд – таких вообще каждый пятый. А потом еще этот Дюма – ну талантливый человек с африканским темпераментом, что с него возьмешь? А в результате талантливейший политик, осчастлививший несчастную женщину, и сама эта женщина приобрели дурную славу у всех, кто любит легкое и занимательное чтение, то есть практически у всех. Бережнее надо с людьми, даже после их смерти. Любовь – штука великая и загадочная. Незаслуженного глумления она может и не простить. У Дюма хоть есть чем оправдаться – если бы каждый его читатель дал копейку, ему повсюду бы стояли золотые памятники. А нам лучше бы вести себя поосторожнее, особенно с невиновными. Лучше бы порадовались, что хотя бы на склоне лет эти люди знали настоящее счастье. И всем того же желаю! Если можно – чуть пораньше. А то были такие, которым вообще не довелось этого дождаться. Но об этом – следующий рассказ.
ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ И БЕАТРИЧЕ ПОРТИНАРИ Любовь небесная
Сколько именно из того, что у него имеется – ума, силы чувств, таланта, напряжения, озарений, – влюбленный отдаст своей любви? Да все, что у него есть, по-настоящему влюбленные просто иначе не умеют. Куда же это все денется? Растворится в ответных чувствах второй половинки пары. Если, разумеется, они есть. А если нет? Тогда может стрястись что угодно. Иногда вся эта чудовищная энергия, не будучи использованной в мирных целях, вырывается на простор и начинает крушить все подряд. Вплоть до предмета такой любви, не ответившего на чувства, – это грустно и некрасиво, но некоторым до более высокого применения этой чудовищной силы просто подняться не дано. Зато великие потому и являются таковыми, что все у них тратится на нечто поразительное и достойное уважения – даже то, от чего отказалась их любовь. Это поразительное достается нам всем, и спасибо им за это. Лучшего применения для несчастной любви и придумать невозможно.
Рим – слава Италии, ее свидетельство о древности рода, красивая вывеска, действительный уже три тысячи лет паспорт, по которому в культуру любой страны пускают без всякой визы. Но сердце Италии отнюдь не Рим, а Тоскана. Именно в Тоскане объединенная Италия нашла свою первую столицу – с 1865 по 1871 год ей была именно Флоренция, величайший город Тосканы. Именно тосканский диалект составляет основу литературного итальянского языка. И именно тосканский поэт веками остается в Италии Литератором Номер Один, вплоть до того, что двадцатку лучших книг Италии в данную неделю уже много лет традиционно завершают его книгой, которой семь столетий от роду. Даже его проводник по Аду Вергилий обращается к нему: «О Tosco!» – «О тосканец!» Конечно, это Данте, тут и к гадалке ходить не надо.
Красивая фамилия, а зовут-то его как? Почему не обращаются как положено с полным именем и фамилией? В общем, понятно почему: его имя Дуранте – по-итальянски это значит «твердый, весомый», вполне подходящий смысл. Для нашего уха оно звучит чуть похуже, даже с оскорбительным оттенком, но ведь на каждый чих не наздравствуешься. А Данте вовсе не фамилия, а уменьшительное имя: если Дуранте – Василий, то Данте – Вася. Так вот итальянцы и называют своего первого поэта, на вась-вась; для русских сказать «Сашкина сказка о рыбаке и рыбке» или для украинцев предложить полистать Тараскин «Кобзарь» было бы недопустимой фамильярностью, а у них на Апеннинском «сапоге» это в порядке вещей. Его фамилия, Алигьери, тоже ни для кого не секрет, но по имени и фамилии итальянцы называют своего великого поэта только в чрезвычайных случаях. Скажем, чтоб назвать броненосец – так уже сложилось, что это высочайшая почесть, и все державы давали броненосцам, а позже линкорам только имена своих королей и великих полководцев. Исключения единичны, и одно из них – линкор «Данте Алигьери». Первый итальянский дредноут, двенадцать двенадцатидюймовок, как у наших «Марата» и «Октябрьской Революции», по меркам того времени – очень даже ничего. Пушкин и Лермонтов от нашего РККФ такой чести не дождались…
День рождения Данте мы уже, наверное, не узнаем никогда – записей не велось. Сам он пишет, что родился под созвездием Близнецов, это уже какая-то определенность: май—июнь 1265 года. А всего через девять лет с ним произошло чудо – он увидел Беатриче. Установлено место, где это произшло, – улочка близ церкви Санта-Маргарита, в двух шагах от дома Данте, на фото видна доска с соответствующей надписью, чтоб туристы твердо знали, где им стоять и благоговеть. А ей тогда вообще было только восемь. С этого момента вся его жизнь переменилась и началась Vita Nuova – «Новая Жизнь», так он и назвал роман, в котором попытался описать, что же все-таки с ним стряслось.
Кстати, Беатриче – тоже не фамилия, а имя, этот итальянский обычай мы уже изучили, но хоть, слава богу, не уменьшительное, уменьшительное Биче Данте тоже использовал, но только когда хотел быть особо нежен. У нее тоже есть фамилия – Портинари, ее отец Фолько Портинари был богатым и уважаемым флорентийским гражданином, слава богу, не дворянином – дворяне не имели во Флоренции никаких политических прав, там все было наоборот, там за тяжелые преступления человека навечно записывали в дворяне, что лишало его всех политических прав. Во всяком случае, отец Беатриче был человеком гораздо более благополучным, чем отец Данте, юрист весьма среднего достатка, вынужденный искать лишнюю копеечку, отдавая деньги в рост. Но совсем далекими друг от друга в социальном плане их семьи не были – мачеха Данте приходилась Беатриче троюродной сестрой. В общем, весной на городском празднике девятилетний мальчик увидел восьмилетнюю девочку – и старая жизнь кончилась для него навсегда. Что было дальше, мы знаем только по роману. Дети подросли, и чувства мальчика прорвались наружу. Данте начал писать стихи – не в честь Беатриче, разумеется, это немедленно перешло бы рамки приличий, а куртуазная культура сокрытия имени любимой насчитывала вековую традицию. Но это же были стихи Данте, меры эмоции тут просто не могло быть, адресат стиха вырисовывался как живой, несмотря на то что в стихах фигурировало вовсе не его имя. Формально они были адресованы той, кого в «Новой Жизни» Данте именует «дамой защиты» – обычная в ту эпоху мера предосторожности ради соблюдения внешних приличий, которая мало кого обманывала. Однако по городу поползли разговоры, Данте совершил некоторую неловкость, когда «дама защиты» покинула город, избрав ей замену не совсем должным образом, и Беатриче отреагировала – говоря словами Данте, «отказала мне в своем пресладостном привете, в котором заключалось все мое блаженство». Не поздоровалась, короче говоря.
